А я себе по случаю полуизбавления от последней партии крыс в этом году купила вот что Открываю наугад, а там ОН. ОНА. То есть, формально, оно, но всё же! Не ржавеет старая страсть, простите за каламбур
Том наш Форд, меж тем, ещё в октябре запустил собственную линию уходовой и декоративной косметики. Нувыпонели, да? Стоит она, как сам Том Форд (четвёрка теней стоит как герленовская шестёрка), прельстиво оформлена, вся из себя илитная. Солидный Господь для солидных господ, часть энная. Но! Но боже ж мой, купить, поставить на полку и любоваться! А вот здесь Форд обращается с проповедью к своей пастве. Из проповеди мы выносим следующее: а) у него смоки-айз фаза развития, б) ему тесен воротничок рубашки, в) он долго репетировал речь. Мимими! Настощий томфорд на весь экран компьютера! Пойду, подрочу, пока эффект не пропал. Порядок цен на temptalia
Слоупок тут, между делом, прочитал "Нет" Горалик и Кузнецова. Было интересно, читается как хороший такой НЦ-оридж с графической жестокостью и расчленёнкой. На твердую четвёрочку, хоть и вынимали из головы шар, и велосипед изобретали. Но! Есть там лесбийская линия (среди многих прочих разномастных), несчастливая, односторонняя, и очень правдоподобно прописанная. Стоило прочесть хотя бы ради неё одной. Героини могли быть и не порноактрисами, а, скажем, буфетчицами или менеджерицами, суть всё та же. *** и не пройдет двадцати лет, как ваша, наша, ваша, ваша девочка скажет, куря на балконе квартирки где-нибудь в Праге, в Будапеште, Вене, скажет вдруг, глядя на игроков в лапту в утреннем розовом парке, скажет своему мужчине, сама не понимая зачем? почему? вдруг? — скажет: Афелия, я тебе говорила о ней, помнишь, женщина, которая всю жизнь дружит с моими родителями? — мне стало казаться, что она всегда была чуть-чуть влюблена в Мою маму, — но нет, с чего бы… *** ещё один кусок пролюбовныйТак сегодня за косами и потянулась, попыталась поднять их двумя руками, делано надорвалась, повалилась в подушки, косы потянув за собой, вызвав визг и хохот, вызвав короткую драчку со вполне предсказуемой, с ясной вполне победой, — и через пять минут Фелли сидела на Вупи верхом, колотила лапками в худые плечи, требовала: «Извинения или смерть! ну же! ну же!» — «Смерть! Смерть!» — мужественно хрипела Вупи, и тогда Фелли сказала: ах так! — и попробовала задушить в губы губами, попробовала груди задушить пальцами, бедрами задушить бедра, смяла локтями талию, ресницами ударила по ресницам, выдохнула так длинно, что зашлось сердце, и пришлось не умирать все-таки, но жить дальше, прятать лицо в золотые россыпи, целовать шею, гладить ступней прохладные ягодицы, языком язык, телом тело. Может быть, думала Вупи, надо бы и ударить, укусить, унизить, поясом привязать к кровати, может быть, именно этого ей и хочется, может быть, только так ей и бывает сладко, — но невозможно, невообразимо сделать ей больно, когда она так извивается змейкой, так мурлычет котенком, бабочкой бьется. Может, и хорошо бы поцеловать нежно, приласкать тихо, может, тогда и она бы сбилась с любовной ярости, может, тогда и она бы поцеловала и приласкала, и, может, мне бы перестало быть так странно неловко, так безразлично и так прохладно, может, и я бы почувствовала эту волну, может, и поплыла бы, — но невозможно, невообразимо сказать ей: тсссс, родная, поцеловать нежно, приласкать тихо, когда она так извивается змейкой, так мурлычет котенком, бабочкой бьется. К шраму под левым соском прижиматься щекою, погружать язык в соленое густое море, опускаться лицом на округлые груди, вдоль живота проезжать губами, потом щекою, предчувствовать нарастающий спазм, раздвигать пальцы, описывать крут за кругом в тепле и влаге, выманивать указательным содроганье за содроганьем, — только почему мне так странно и бесстрастно, только почему мне самой не судорожно и не сладко, только почему я поглядываю то на кошку, то на будильник, думаю: господи, через четыре часа вставать, завтра буду валиться с ног, как не вовремя все же.
Там ещё персонаж есть, режиссёр с претензией на гениальность, так вот, его устами авторы изложили концепцию фильма, от которой прямо всё встаёт и не опадает. цитата под катомМожно было бы сделать фильм без этого традиционного антуража — гестапо, пытки, газовые камеры, колючие проволоки, можно было бы сделать фильм о людях, настоящий человеческий фильм, происходящий в каком-то неочевидном пространстве, то есть вполне угадывающемся, но непрозрачном, незамыленном, скажем, тоже в концлагере, да, но в каких-нибудь служебных помещениях, например — ну, кухня для офицеров? О, кухня — это да, это красота нечеловеческая именно по контрасту; ну вот, можно кухня, и там, скажем, работает женщина из евреек, из заключенных, конечно, немолодая, вернее, ну, выглядит она немолодой, бог знает, сколько ей, и зрителю должно быть непонятно, но выглядит на все сорок, вот, работает на кухне, и, скажем, это вообще особая перипетия — голод и кухня, все такое, ну вот, но важно не это, не хочется между заключенными чтобы все, хочется немного выше уровнем, между двумя, типа, мирами, власти и смерти, и заключенных, — ну, скажем, у нее, конечно, не роман с тюремщиком… ну, наоборот, может, тюремщик ее принуждает, такой омаж «Портье», но осторожный, ну, словом, вот, она не только работает на кухне, она живет в специальном помещении, настоящая комната, не барак, он ей устроил, вот. И ее жизнь зависит от него, а она его ненавидит, да, и тут — ну, не хочется их запирать вдвоем, это очень плоско как-то, о! — и тут он, типа, приходит, ну, приезжают новые узники, и он, типа, приходит и приводит в ту же комнату молодую девушку — совершенно потрясающую, такую всю… скажем, вроде Молье или даже Слободан, Слободан еще и такого семитского все-таки вида, насколько я могу судить, но это не важно, — так вот, и он приводит другую женщину, и он с двумя с ними, и оставляет молодую тоже там жить. И эти две — ну, такой ад, потому что, типа, жизнь каждой из них от него зависит, они понимают, и старшая в ужасе, что теперь ее конец пришел, но она же не может, у нее не просто материнское чувство к этой — они же обе еврейки, обе узницы, все это; ну, и они уживаются, несколько сцен делается жутких, как он с ними двумя, а младшая все-таки девственница, и старшая ее заранее учит и утешает — девочка! о! младшая еще совсем девочка! двенадцать пускай; ну вот… нет, четырнадцать, четырнадцать, потому что я хочу вот как — и в какой-то момент младшая понимает, что она в этого влюблена! Ну то есть еврейская виктимность, женская субмиссивность и еще вот это разрывающее — что, с одной стороны, он тюремщик, деспот, насильник, сука, а с другой — ну, он же ей жизнь спасает, в столовой работают, защищает от других, все такое, и она такую вот любовь-ненависть… и когда старшая понимает, а она вдруг понимает, да, так вот, и когда понимает, то она ее чуть не убивает, орет и говорит, что лучше смерть, и что та блядь, и все, а та ей говорит: да? а сама? — и старшая должна что-то такое… замолчать? не знаю, ладно, потом, потом… а в конце, в конце пусть младшая поймет, что у нее всего один выбор: либо в печь, либо, как старшая, всю жизнь себя презирать за то, что жива осталась… нет, не так… не так… она понимает, что можно еще: стать не как те, которых сожгли, не как та, вторая, а как эсэсовец, да, вот. Потому что единственный способ не быть жертвой — это быть палачом. Потому что либо ты унтерменш, либо сверхчеловек. И тогда она… да, она старшую убивает! Просто. На месте. Не знаю пока чем. Убивает. Не из ревности, не чтобы устранить соперницу, не из ненависти, не из страха, а чтобы доказать, что она такая же, как немцы. И это должно быть показано как такое ритуальное убийство, как у Копполы в «Апокалипсисе». Такое жертвоприношение, которое еврейка приносит арийским богам. Это же само слово «холокост» значит «жертвоприношение», кажется, так — и вот, и вот он приходит вечером, а она стоит над окровавленным трупом, и в ней самой уже нет ничего человеческого, только поток воли, и бион тут надо дать — амфетаминовый драг… И он смотрит на нее, а потом разворачивается и выходит, а младшая остается, как жрица перед жертвенником. И все!
Вот тут силлигейм написала потрясающий Воронин/Гейгер, прямо пальчики оближешь, а тут пишет имсоартур а-ля лихие девяностые, в котором Имс - поклонник всего академического (в т.ч. гребли), а Артур отжимает пейджеры по подъездам. Фобс, меж тем, пишет прельстивый монголофик про дружбу народов и методику обращения в христианство. А вот тут дают аватарки гаррипоттерно-стругацкого уклона, и они прекрасны.
Даунтонское аббатство смотрю, и это такое благолепие! Мэгги Смит играет шикарную женщину, как всегда. Глава семьи - МИСТЕР ДАРСИ Редкий случай, когда нравятся вообще все персонажи, все актёры, все костюмы и декорации, но! Вот он, лакей моей мечты, и ведь наверняка окажется говно и гад, но что уж тут поделаешь. Это неизбежно, если ты охуенно сексуальный, а тебя ещё не сделали президентом земного шара, или. по крайней мере, камердинером его светлости. А если Е. Св. - мистер Дарси, тут уж кто угодно начнёт интриговать. ps: он оказался геем, его нагло обманул мерзкий хлыщ, немедленно исправьте ситуацию, я требую! pps: ааа, бедненький Томас, мерзкий иностранишка его отшил, всех турков на кол, ничего от них хорошего! как вообще можно отказать Томасу, я не понимаю! Очень, на самом деле, показательный в плане психологии сериал. Как слепить из человека менеджера? Пара подчиненных, палка в руках, красивая легенда о тысячелетней истории фирмы и иллюзия собственной значимости для эксплуататора. И вуаля, Томас и О'Брайен - персонажи в духе квадрата Малевича, чернее не найти, а душки Карсон и миссис Хьюз, для которых нет конституции, кроме воли хозяина, естественно, самые замечательные. :3
На самом деле единственное, на что Кроули лично обращал внимание в этой квартире – комнатные растения. Они были огромные, зеленые, раскидистые, с гладкими, здоровыми, глянцевитыми листьями. А все потому, что раз в неделю Кроули обходил квартиру с зеленым пластмассовым пульверизатором, опрыскивал листья и говорил со своими питомцами. Первый раз он услышал о том, что надо говорить с растениями, в начале семидесятых по Четвертому каналу Би-Би-Си, и решил, что это замечательная идея. Хотя, пожалуй, вряд ли можно было назвать то, что делал Кроули, разговором. На самом деле он вселял в них страх гнева господня. Точнее, страх гнева Кроули. Кроме того, каждые два-три месяца Кроули выбирал растение, которое росло слишком медленно, или умудрялось подцепить серую гниль, или начинало сохнуть, или просто выглядело не слишком хорошо по сравнению с соседями, и показывал его всем остальным. – Попрощайтесь со своим товарищем, – говорил он им. – Он сломался… Потом он уходил из квартиры с осужденным под мышкой и возвращался через час-полтора с большим пустым цветочным горшком, который оставлял где-нибудь на видном месте. И растения у него были самые роскошные, цветущие и красивые во всем Лондоне. И самые запуганные. Добрые предзнаменования
Спасите-помогите! Люди добрые! Ну ведь наверняка есть какие-нибудь хорошие рейтинговые фики по "Добрым предзнаменованиям"? Мне и R сойдёт, и даже на ПГ-13 согласна, только где они, где?
btw, вот это: А также у него было полное собрание Нечестивых Библий, каждая из которых получила название, соответствующее ошибкам наборщиков. Среди этих Библий была Неправедная Библия, называемая так из-за опечатки, вследствие которой известный стих в Первом послании Павла Коринфянам звучал так: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия наследуют?»; Порочная Библия, изданная Баркером и Лукасом в 1632 году, в которой из седьмой заповеди пропала частица «не», и теперь она читалась «желай жены ближнего твоего»; Библия Проклинающая («проклинаю» вместо «заклинаю»), Библия Паточная («разве нет патоки в Гилеаде?»), Библия Стоящих Рыб («И будут стоять подле него рыболовы» превратилось в «И будут стоять подле него рыбы»), Библия Крестозадвижения, и так далее.