@темы: пикспам, Фотографии, красота

---

технический вопрос

Товарищи, расскажите, пожалуйста, про свои ноутбуки. Фирма, модель, время эксплуатации, плюсы и минусы. Хочу купить, пока сбережения мои не превратились в тыкву.

@темы: вопрос

---

Когда мне становится очень хуево от мыслей о том, насколько мало жизнь поддается контролю с моей стороны, я смотрю на эту фотографию.
Вояджер. 1999 год. 6 биллионов километров от Земли. Земля в правой нижней части фотографии - крошечная голубоватая точка.

@темы: this moment, Фотографии, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял, Ссылки

---

Принуждение к миру, дубль два. Первого было мало, надо ещё немножечко костями в зубах поковырять.
Пиздец.

---

Как написал кто-то на тумблере, "мне нравится думать, что на мужчин русалки охотятся, а женщин любят и рекрутируют в свои ряды, так что все русалки - лесбиянки".
Вообще все лесбиянки. Даже Аллах. Я в этом совершенно убеждена :3

@темы: пикспам, f/, Ссылки

---

пятница!

---

Буду в Мск с 1 по 9 марта, и очень всех хочу видеть, потому что после этого в Мск не буду долго.
Работу нашла, CRO, такие дела.
Всем добра!

@темы: Гарри был жив и впереди была битва с усами!

---

Девочку в Калужской области исключили из школы. Брянск №2.

"Директор сказала: «Мы все созданы Богом. Мужчины и женщины. И мы, женщины, должны пользоваться тем, что дал нам Бог – продолжать потомство. Если вам что-то не нравится, поезжайте в Нидерланды, вперёд! А наш президент ясно по этому поводу высказался, мы такой ахинеи в нашей стране не допустим, мы хотим продолжения жизни! И если вы считаете, что смена пола – нормально, то, пожалуйста, смените все пол! Что, не хотите? Вы тут все вроде бы нормальные мальчики и девочки. Вы просто подумайте головой, она вас всех водит за нос и строит из себя невинность! Она недовольна учителями, коллективом в классе, а вы её ещё и защищать пришли!»" (пруф)

Я бы хотела продолжения жизни, в которой гены таких особей, как эта мадам директор, не получают возможности перенестись в следующее поколение. Может, есть какой-то локус, отвечающий за пиздоголовие, зачем засорять генофонд.

@темы: волшебная падлочка, свинья ты подколодная!, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял, Ссылки

---

Посмотрели в субботу "Зимний путь", который как раз оперативно сняли с показа в Родине. Восхитительный же народ: сами, от чистоты сердца, стараются подмахнуть, чтобы начальству угодить, и сами же потом утверждают, что это не они, а если они, то не подмахивали.
А что касается фильма, то поставлю свой скоромный +1 к заявлению товарища Стеллинга: речь совсем не о проблемах русского гомосексуализма. Это про Алису, которая увидела через дверку прекрасный сад, но дверка была такая маленькая, что даже голова не пролезла.
Прежде всего внимание привлекают хорошо, естественно и лаконично прописанные диалоги. Это, не соврать, с "Рассказов" первый русский фильм, в котором люди разговаривают не как герои сериала на пятом канале. Обыгранная многократно тема с особенностями речевой характеристики Лёхи не скатилась в петросяновщину, это действительно смешно. К актерской игре не придерёшься. Двое главных дивные, персонажи второго плана удачные, за исключением, пожалуй, гей-тусовки, которая какая-то настолько богемная, что теряется на фоне ковра. Доктор симпатичный, и его жальче всех. Снято качественно, сцены погони - особенно, хотя от подрагиваний ручной камеры в начале вестибулярному аппарату нехорошо.
При всех плюсах есть ощутимый минус - для полнометражного фильма недодали базиса и недостреляли ружья на стенах. Что такое у Эрика с отчимом и зачем вообще было вводить отчима? Что со вторым участником конкурса, зачем его показали в диалоге, почему Эрик так на него среагировал? Что было у них с доктором, отчего они разошлись? Почему большую часть фильма Эрик шел за Лёхой на позиции наблюдателя, а под конец вдруг оказался деятельно влюблён? Почему всё закончилось именно так, откуда достаточное для этого сценария отчаяние?
Словом, совершенно не жалела, что смотрела, но допилить бы напильником, и в самом деле был бы шедевр.

@темы: волшебная падлочка, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял, Кино

---

Вчера смотрели "Нимфоманку". Ну что, гений. Эта трилогия - мой личный сорт героина.
Хорошо, что носовые платки взяла. Линия про отца на разрыв аорты.

@темы: das bin ich, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял, Кино, красота

---

Самокопание, про фанфикшн

Богата что-то в последнее время сфера воображаемого на прерванные оргазмы. Ощущения натурально такие же пакостные: зуд в извилинах и раздражение. Вот чуть меньше года носила в себе и всячески облизывала идею монголо-китайских приключений, и так, и сяк вертела, матчасти нашла, часть бессовестно придумала, наплела интриг, а потом пытаюсь свести двух главных персонажей, ради которых это всё и было затеяно, и понимаю, что фаталити. Никогда. Этого просто не может быть. Нет мотива, нет случая, нет дозволенности в рамках иерархии - и никогда не будет. Крякнув и почесав собственной рукой выпоротую задницу, села придумывать фанфик на втф для команды Блэков. Мало того, что он получился бессовестно похож на одно известное литературное произведение, так я ещё и потеряла второго героя. Вся история как бы произошла внутри совести первого, и пейринг там был герой/его мозг и его галлюцинации. Ну охуительная история.
На днях начала обдумывать КиркоМёрдок и внезапно его развидела в исторической перспективе. Если бы они в таком вот виде и вышли из материнской утробы, все такие в таблетках, журавлях и свитерах, и уже женатые, возможно, получились бы отношения. В противном случае я не вижу мотива обоюдно. Никакого. Вангование в стиле "но он же такая жертвочка" или "ну он же такой мужик" вызывает выпадение глаза. Вот Арнольд Шварцнеггер такой мужик! И Прохоров такой мужик (жалко, что пидорас)! Почему же я ещё не замужем за обоими? Логика выведения отношений из воображаемой комплементарности примерно так же очаровательно крива. Где на работе зарыты романтические отношения? Почему средь прочих именно Кирк? Зачем Кирку Мёрдок, когда дома телевизор? Зачем и откуда вообще берутся все эти нелепые телодвижения?
Потом ведьминым глазом глянула на ОТПши свои в Этерне. Три ха-ха! Стоило написать алвародорак, чтобы раз и навсегда потерять "зачем" в своей голове. С алвамарселем и так давно всё было понятно, что этого нет и быть не может, и всё, что мне может в нем нравиться - ООС и АУ.
Сижу, прищурившись, думаю, что бы ещё такое подвергнуть деконструкции. Альдоробер, я иду к тебе. Только тлен, только безысходность, котятки грустные больны, никакой надежды никогда :3

@темы: ГП, волшебная падлочка, back to Black, Майор Гром, первый маршал Тагила, гомосексуальные пидорасы, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял

---

Вот кому утреннего котика?

---

Ещё недавно смотрели "Порок на экспорт". Томас Манн рассказывал Арагорну про то, как надо жить по понятиям. Жизнь никогда не будет прежней.

@темы: нижняя палата ума, Кино

---

Углублённо размышляла над идеальным кинком в вакууме, за два с чем-то года вкусы ощутимо перекристаллизовались. Просуммировав где-то 30-40 однозначно понравившихся произведений, поняла, что безусловно, вне сюжета, языка и обоснуя (а это три ещё каких конских возбудителя!), кинкают пары, контрастные по складу ума, где один - сильный, заботящийся и крутой, а второй - слабее, хитрее, няшнее и гаже. Положительный пример: альдороберы, алвамарсели, эйрелоджесы, Рейстлин/Даламар, стомульёнов ОС для внутреннего пользования. Здесь же можно включить возрастную разницу, это дополнительный кинк (скажем, Алваро/Дорак или Дорак/Рокэ, или те же алвамарсели). Младший/слабый герой обязательно умная стерва, а также сука, пидорас и мерзавец ©. Старший/сильный герой обязательно заботится сам о себе, опционально - ещё и о товарище, опционально - у него моральные стандарты выше. Но не обязательно.
Я по этому поводу могла бы удариться в беспощадный психоанализ и выпороть себя публично за такую простецкую проекцию, но что уж тут - mea maxima culpa :3
Зато могу честно сказать - есть прекрасный, как сады рассветные, восхитительно написанный, умный и кинковый, как сто тыщ топок ада, текст про Байрона и Шелли авторства Commissar Paul, в котором не то чтобы первым, но полуторным планом прописана совершенно идеальная комбинация героев, от которой меня уже не первый год тащит, как ужа по стекловате. А ещё автор недавно написал маленькое высокорейтинговое продолжение (в комментах), перечитываю и перечитываю, и во всех он, душенька, нарядах хорош
Вот нигде ещё, ни в одном тексте я не встречала такой убойной, с ног сшибающей концентрации кинка. Я его не могу спокойно читать

@темы: свун, где мои пилюльки?, das bin ich, гомосексуальные пидорасы, Ссылки

---

наш малыш :3

А вот и он, нежно любимый, восхитительно горячий, кинково психологичный и собравший целую кучу аллюзий <3 Любите и не жалуйтесь! Я, как заказчик, удовлетворена чуть более, чем полностью <3

Название: Пешка в игре
Авторы: Tender & Doc Rebecca
Размер: миди (10 000 слов)
Тип: слэш
Рейтинг: NC-17
Пейринг/персонажи: Алваро Алва/Квентин Дорак, кардинал Диомид
Предупреждения: графическое описание изнасилования
Дисклеймер: "все берите, - сказала несчастная вдова"(с)
Примечание: написано на фест «Созвездие Этерны» по заявке: «Алваро Алва/Квентин Дорак. Вечерняя беседа о гальтарских педагогических традициях. Не UST, высокий рейтинг приветствуется.»

* * *

Оллария, 360 год К. С.

— Уверен, вы оцените эту игру по достоинству. Начнём, пожалуй, с фигур, поскольку правила диктуются...

— …потребностями сильного, — подхватил цитату Квентин Дорак, салютуя собеседнику кубком. — Франциск Оллар. Прекрасно сказано.

Он, конечно, не был пьян, но впервые чувствовал себя раскованно в обществе герцога Алва. Благо тот, похоже, делал всё, чтобы оставить за запертыми дверями кабинета протокол, диктующий, как младший секретарь кардинала Диомида должен обращаться к генералу, которому прочили маршальскую перевязь.

— Совершенно верно, — у улыбки Алвы было двойное дно, но на такую глубину Квентин ещё не решался нырять, поэтому предпочел счесть, что его скромная персона не была объектом насмешки. — Что возвращает нас к фигурам: вот император. Тот, кто владеет этой фигурой, владеет и игрой, поэтому императора нужно оберегать, как зеницу ока. Сам себя защитить он не может.

— И как же он ходит? — спросил Квентин, смакуя дымное послевкусие вина — кажется, сушеные фрукты, сливы или вишни.

— Тому, кто слаб, лучше ему не ходить вовсе, — приподнял бровь Алваро. Квентин прикусил язык, понимая, что сморозил глупость.

— Это конь — не слишком важная фигура, ходит наискось и всегда одинаково. А это корабль...

Алваро подхватил маленький черный фрегат, вырезанный из кости, и покачал его на ладони. Квентин заворожено следил: руки у соберано Кэналлоа были красивы. Диамни Коро порадовался бы такому натурщику.

— …корабль — сильный союзник, но страшный противник, и его интересы всегда стоит учитывать, прикидывая ходы. То же самое относится и к башне, но башня проще и движется скованней. А вот и императрица.

Алваро толкнул увенчанную короной женскую фигуру навстречу Квентину.

— Ходит совершенно непредсказуемо. Если хотите защитить императора — смотрите за ней в оба.

— А остальные? — спросил Квентин, подхватывая одну из крошечных островерхих фигурок, теснящихся у края доски.

— Пехотинцы, — Алваро поставил корабль на доску. — Лучше не терять их понапрасну, но имеет смысл обменять на фигуры.

Нет, конечно, до опьянения было далеко. Но всё же Квентин непозволительно расслабился и затерялся в премудростях незнакомой игры — голос Алвы, ровный, глубокий, с рокочущими нотками в чужом, южном «р», отвлекал от сути рассказа, заставляя снова и снова погружаться в воспоминания.

* * *

…В пятидесятые годы Круга Скал солнце Алваро Алвы стремилось к зениту. Генерал всё чаще вспоминал о своем герцогстве, и, как рачительный хозяин, заботился не только об интересах Кэналлоа, но и о благосостоянии соседствующих с его землями провинций. Слава блестящего полководца шла рука об руку со славой несгибаемого, принципиального дипломата. Впрочем, дипломатия его была столь жесткого свойства, что многие принимали её за диктат. Южная Эпинэ приняла правила игры Кэналлоа, Савиньяк и Маллэ согласились поддержать Алву в борьбе против непомерных налогов и бессовестных торговых пошлин. Дорак и Валмон колебались. Камиль Дорак, отец Квентина, с большим скепсисом отзывался о политическом будущем прокэнналлийской клики, однако определяться не спешил, с равным радушием принимая сторонников герцога Алвы и герцога Эпинэ, высоко ставящего интересы дриксенского крыла. Поговаривали, что благосклонность королевы стоит много больше покровительства короля, и этим золотом герцог Анри-Гийом, в отличие от Алваро, был оделен щедро. Отцу не нравился союз с Кэналлоа, чреватый удержанием низких цен на зерно, но проиграй он, кто знает, сколько предложит Дриксен, получивший контроль над Устричным морем?

— Ноймар, — злился отец, заливая горе вишневой наливкой после очередной, белыми нитками шитой попытки Алвы поднять Юг, — Ноймар выдрессировал эту шавку громко лаять на прохожих! Чего он хочет? Чтобы внутренняя Эпинэ пошла на приморскую? Эти, в Олларии, свихнулись окончательно!

Вздыхал дядюшка Септимин. Согласно кивал ничего не понимающий тринадцатилетний Гастон, крепкий и румяный любимец отца. Квентин, пока ещё виконт Дарзье, загодя подготовленный любящей родней к тому, чтобы отдать титул и право наследия брату, слушал молча. «Эти, в Олларии» казались ему небожителями, а столица — местом, где только и живут по-настоящему. Ареной, где сталкиваются сотни интересов, лестницей, по которой умные и хваткие поднимаются до белоснежных вершин земной власти… Квентина, впрочем, готовили к иным высям — горним. Соняшница, начавшаяся в тринадцать лет докучливая болезнь, которая высосала из растущего Квентина все соки, измотала слабостью, обмороками, малокровием и частыми головными болями, предвещала, по словам семейного лекаря, мрачный исход. Отец, огорченный не только нездоровьем сына, но и возможными, из этого нездоровья вытекающими, последствиями, в конце концов принял неизбежное решение: на следующий год Квентину выписали двух канонников, призванных подготовить его к поступлению в семинарию и дальнейшей беспорочной службе Создателю. Лаик, титул виконта и Дорак достались пустоголовому Гастону. Примирившийся с утратой и нашедший в новом своем положении бесконечно больше удовольствия, чем в безвылазном сидении под вишнями в родовом гнезде, Квентин ждал отъезда в Олларию. Он слушал отца и его частых, словоохотливых гостей, запоминая хитросплетение любовей и ненавистей, шкурных интересов и принципов. Без сомнения, генерал Алва, «шавка», отрастившая острейшие зубы, занимал его больше многих других столичных искателей славы и правды.


Первая и долгожданная встреча с генералом была... Виршеплёт сказал бы — невзаимной, поскольку молодой секретарь кардинала Диомида, первый раз присутствующий на Церемонии Одевания и Обувания короля, старался замечать всё и не быть замеченным никем. Диомид уже успел рассказать Квентину, о чем говорит место, на котором стоит придворный, что свидетельствует порядок в очереди, передающей государю кюлоты, сорочку и жилет. Впрочем, для такой персоны, как Алваро Алва, не приходилось проводить сложные подсчеты.


Генерал, презрев все тонкие законы этикета, стоял за ширмой рядом с Франциском и решительно объяснял свою позицию, а Его Величество слушал, кивая, как шарнирная куколка. Алва был выше Франциска на полголовы. Ширма позволяла в деталях изучить его лицо, а также оценить благородную простоту белого мундира и угольно-черные волосы, не изуродованные ни щипцами, ни пудрой. Квентин старался удерживать себя от сравнений, но вереница придворных, выстроившихся от дверей малой туалетной до ширмы, напоминала стаю кудрявых нухутских собачек, которые остались в Дораке и вечно с подвыванием семенили из комнаты в комнату за шлейфом материного платья. Алва же, несомненно, если и был псом, то псом охотничьим, наученным вгрызаться в горло даже кабану или медведю.

Впрочем, взаимности генерал добился сам, как привык добиваться всего остального.

— …Распорядитесь, чтобы подавали ужин, и принесите сегодняшнюю депешу из Эйнрехта, — потребовал Диомид, когда Квентин вошел в кабинет по звону колокольчика. Он не успел договорить — уже знакомый рокочущий баритон заглушил голос кардинала:


— Новый секретарь, Ваше Высокопреосвященство? Подождите-ка, молодой человек, не уходите.

Диомид поморщился, но всё же поманил Квентина к себе. Тот поднял глаза и встретил пытливый, насмешливый взгляд Алвы со всем возможным спокойствием. Трудно было понять, что думает генерал, но, вероятно, он не был слишком разочарован: что-то подсказывало — найди Алва повод для насмешки, воспользовался бы им непременно.


— Это брат Сильвестр. В миру Квентин, старший сын графа Дорака, — представил Диомид.


Взгляд Алвы стал острее, пытливее. Так, должно быть, смотрит охотник, прицеливаясь. Квентин с ужасом ощутил первые, далекие признаки наступающей дурноты: замелькали перед глазами золотые мошки, комната по краям стала темнее, ладони покрылись холодной испариной… Соняшница, проклятие его жизни, вечно выбирала самое неподходящее время.


— Как же, — Алва отвел глаза, то ли из пробудившегося чувства такта, то ли пресытившись зрелищем, — наслышан. В семнадцать лет презреть светские забавы, из любви к богословию отказаться от графства или блестящей карьеры — что ж, с таким размахом, молодой человек, вы просто обязаны стать святым или кардиналом. Однако, хочу заметить, что мирское имя подходит вам больше.


— В ряде случаев, господин герцог, графство карьере мешает, а святость способствует, — ответил Квентин. Диомид недовольно хмыкнул, пошевелив пухлыми пальцами, но Алваро рассмеялся, кажется, вполне искренне:


— Помяните моё слово, Ваше Высокопреосвященство, в младших секретарях он не задержится… А вы прикажите подать вино, которое я прислал.


— Ступайте, — отослал Дорака Диомид, глядя тяжело и строго. Сути этого напутственного взгляда Квентин не понял. А через несколько недель именно ему была поручено отнести запечатанный конверт в особняк Алвы на улице Мимоз.


Генерал дозировал свою приязнь с ловкостью аптекаря, по каплям отмеряя пропорцию, несоблюдение которой превращало лекарство в яд. Каждый визит был чуть продолжительнее и чуть содержательнее. Раз за разом Алваро уделял всё большее время диалогу, запоминая, к великому удивлению Квентина, подробности их прошлой встречи и восстанавливая разговор с того места, на котором они прервались в прошлый раз. Внимание генерала льстило, ум его, резкий и острый, вызывал восхищение и легкую зависть. Засыпая в крошечной комнатке в крыле для челяди, через стенку от играющих в тонто товарищей, Квентин покорялся фантазии и позволял ей унести себя в далекое будущее, где становился наперсником и ставленником Алвы. Вдвоем они сокрушали дриксенское крыло, даровали мир и благополучие изнуренному налогами и худородом Талигу, крепили границы и зачинали грандиозные, но неизменно победоносные войны.


Шаг за шагом Квентин продвигался всё ближе к Алве. Депеши, пакеты и записки летали от резиденции Диомида до улицы Мимоз и обратно. В секретарской посмеивались, перебирая все возможные и невозможные причины интереса генерала к юному клирику, от тайного отцовства до тайной же склонности к гайифской любви, но Квентин лишь отшучивался, целиком захваченный тем, что казалось ему приручением Алвы. Он искал интересные новости, оттачивал остроумие, подбирая забавные и емкие характеристики придворным, пытался продумать и воссоздать вероятное течение диалога, опираясь на то, что успел узнать об Алве — и каждый раз генерал обращал все построения в прах, задав огорошивающий вопрос или отпуская замечание, которого Квентин и ожидать не мог. Впрочем, определенные плоды его усилия дали: насмешка во взгляде Алвы всё чаще мешалась с доброжелательностью. Месяца не прошло, как генерал, с неповторимой кэналлийской простотой, пригласил Квентина остаться и выпить с ним шадди. До сих пор тот шадди не пробовал; по мнению матушкиного врача, морисские зерна вредили в его состоянии, усугубляя потливость и возбудимость. Запретный деликатес оказался невыносимо горек, но из вежливости Квентин выпил две чашки. В резиденцию кардинала он возвращался едва ли не ползком.


...На излете весны герцогиня Алва, ненадолго приехавшая в столицу навестить мужа, прислала Диомиду приглашение на семейный обед. Оговаривалась ли в нем особо скромная персона секретаря, Квентин не знал, но мог предположить, что отнюдь не Его Высокопреосвященству пришла в голову неожиданная, идущая против протокола идея захватить его с собой. В дороге Диомид несколько раз порывался заговорить, но осекался, и, припечатав, наконец, несостоявшееся нравоучение тяжелым сургучом трюизма «Чему быть, того не миновать», мрачно замолчал.


Обед прошел много скованнее и холоднее, чем можно было ожидать. Долорес Алва хранила на лице тень былой сказочной красоты, однако время безжалостно обошлось с южным буйством красок: в роскошных черных волосах герцогини мелькала седина, глаза были красны, веки припухли, а морщины, перечеркнувшие высокий белый лоб и тонкую переносицу, свидетельствовали о тяжелом горе. Герцогиня встретила гостей в полном трауре по недавно умершему сыну и была немногословна и тиха. Детей, мрачного подростка Рубена и малыша Карлоса, к столу не допустили — того же обычая придерживались и в Дораке, поэтому Квентин смотрел на изгнанников со смесью нарастающего взрослого превосходства и тающей солидарности. И Рубен, и Карлос были в черном с узкой синей оторочкой. Получив благословение кардинала, они удалились — Квентина поразило, насколько оба были молчаливы и сдержанны.


Горе, угнездившееся в темных глазах герцогини Алва, тенью нависшее над детьми, казалось, тяготило Алваро. Квентин, стараясь не привлекать лишнего, неуместного внимания, почти всё время молчал, наблюдая за супругой генерала. По возвращении в резиденцию он до поздней ночи проворочался в постели, пытаясь разгадать, что за сила заставляла герцогиню каменеть, стоило мужу обратиться к ней, и комкать салфетку, с фальшивой и горькой улыбкой выслушивая похвалы, которыми Его Высокопреосвященство счел нужным одарить родителей столь воспитанных детей.

Квентин нашёл разгадку двумя неделями позже — по чистой случайности, благо с некоторых пор получил в особняк на улице Мимоз свободный доступ. В тот день он уже привычно миновал будку привратника, пересёк огромный двор, кивнул маркизу Алвасете — юный Рубен под присмотром ментора оттачивал в углу двора фехтовальное мастерство — и поднялся на третий этаж. Дежурного порученца у кабинета не оказалось. Квентин уже собрался постучать, но из дверной щели, как змея из норы, выскользнул долгий протяжный стон — вне всякого сомнения, стонал Алваро. Квентин вздрогнул. Первая мысль — генералу дурно — испарилась, едва за дверью застонали снова: в голосе Алвы слышалось явное удовольствие. Вторая — любопытно, кого это он там… уж точно не герцогиню… — показалась пошлой и недостойной. Квентин отошёл в конец коридора, и устроился в оконной нише под прикрытием кадок с разлапистыми морисскими пальмами. Обзор оттуда был превосходный. Несколько минут спустя тихо скрипнула дверь, и глазам изумлённого Квентина предстал юноша примерно его лет — судя по одежде, один из младших конюхов. Он был отменно хорош собой, стройный, кудрявый, как эврот с гальтарских фресок — впечатление портил только блудливый взгляд и губы: мокрые, распухшие, будто слегка вывернутые наружу. Юноша вытер рот рукавом и, насвистывая весёлый мотивчик, сбежал вниз по лестнице. А Квентину потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя и вернуться к двери.


Алва в расстёгнутом мундире сидел у стола. В кабинете пахло шадди, между ворохами бумаг виднелись серебряный кувшинчик и недопитая чашка. После обмена приветствиями генерал осведомился о здоровье Его Высокопреосвященства и ушёл в чтение письма, а Квентин исподтишка разглядывал его влажный лоб и расслабленную позу. Похоже, такой способ приятного времяпрепровождения был Алве не в новинку — и то, что он не чурался подобных забав, пока супруга и сыновья находились под одной с ним крышей, наводило на грустные мысли.


— Вы что же, Квентин, любуетесь мною? — неожиданно спросил Алва, не отрываясь от письма. — Я польщён. И, пожалуй, заинтригован — впервые вы уделяете столь пристальное внимание моей скромной особе. Признавайтесь, в чём дело?


Квентин растерялся и замер, как щенок, застигнутый хозяином над разодранными в клочья перчатками. Алва поднял голову. В его взгляде так явно читалась насмешка, что растерянность перешла в страх — неужели он понял?.. — а потом в злость: понял, ещё как понял и наслаждается этим! Квентин с трудом заставил себя любезно улыбнуться и попытался обернуть дело в шутку.


— Я просто подумал о ваших предпочтениях, — сказал он, кивнув на кувшинчик — и в ту же минуту обмер, подумав, что слово подобрал крайне неудачное, — …э-ээ, в смысле, у нас в Дораке говорят: сластёны мягкосердечны, а любители острого и горького обладают весьма твёрдым характером. Талигу определённо идёт на пользу ваше пристрастие к шадди.


— О, мои… предпочтения разнообразны, — отозвался Алва с живостью, — уверяю вас, Квентин, сладость ничуть не хуже горечи — надо просто с умом их чередовать.


Крохотная пауза перед словом «предпочтения» и уже откровенно язвительный тон сказали Квентину всё. Он вспыхнул, нервно оправил сжавший вдруг горло воротник сутаны. Алва смотрел на него взглядом ментора, который размышляет, простить ли ему не выучившего урок питомца или же задать ему добрую порцию розог для вразумления. По всей видимости, первое перевесило второе. Через минуту — Квентин уже совершенно извёлся и вспотел, как на жаре — Алва хмыкнул и сказал:


— Впрочем, оставим пока и шадди, и сласти. Передайте Его Высокопреосвященству, что я согласен с его предложением — подробности мы можем обсудить за обедом в субботу.


— Да, господин генерал, — выдохнул Квентин, вскакивая с неприличной для клирика поспешностью.


На обратном пути он то скрипел зубами от злости, то с грустью вспоминал тонкое замкнутое лицо герцогини Алва. Несчастная… Конечно, в самом факте супружеской неверности генерала не было, увы, ничего вопиющего — тем более, если вспомнить, сколь горяча кровь кэналлийцев. Как и в том, что Алва удовлетворял свои страсти с конюхом, а не, скажем, с горничной: ещё в семинарии Квентин досыта насмотрелся на плотские связи между мужчинами, и ничего нового в этом не было. Единожды ему даже пришлось отбиваться от притязаний одного из отцов-наставников, который любил, чтобы послушники отверзали уста свои не только для молитв Создателю, но и для совершенно не богоугодных дел. Но оскорблять изменой женщину, недавно похоронившую ребёнка… Квентин уныло думал, что герцогиня наверняка знает обо всём, но молчит — слишком горда. Его собственная матушка, урождённая Креденьи, в таких вещах была куда как проще. Застав однажды отца за оранжереей в компании юной садовницы, она подобрала с земли палку, вытянула его поперёк спины так, что он свету невзвидел, а потом, уподобившись почтенному предку своему, графу Жозе, выбившему из Бергмарк дриксов, гнала супруга через парк до самых дверей замка. Отец три дня провёл в постели, и с тех пор общества доступных дам чурался, как эсператист — кошачьего общества. Но то матушка… Квентин вздохнул и решил в субботу уделить герцогине побольше внимания — в той степени, которое приличествует клирику, конечно.


…Ночью ему пригрезился Алваро Алва в расстёгнутом мундире, державший в руке чашку шадди. Он отхлёбывал чёрную отраву и улыбался, а потом спросил, не желает ли Квентин разделить с ним горечь — или сладость, что больше понравится. Глаза генерала блестели, смуглые пальцы медленно и нежно поглаживали хрупкий фарфоровый бочок чашки. Квентин проснулся в холодном поту.

* * *

— ... как и во многих других играх, конечная цель которых — приятно проведенное время. Квентин? Мои рассуждения усыпили вас?


— Нет-нет, ни в коем случае, — воспоминания увлекли Квентина настолько, что отсутствие его в разговоре стало попросту неприличным. Поморщившись от собственной неловкости, он отчаянно оглядел лакированную поверхность столика в поисках вдохновения. — Ваш рассказ доставил мне удовольствие, однако, переходя от теории к прозе практики... Какая именно последовательность ходов избавит игрока от императрицы?


Алваро рассмеялся и подкинул увенчанную изящной короной фигурку:


— Что я слышу? Один из любимцев Его Высокопреосвященства просит о готовом ответе? Вынужден вас разочаровать: устойчивые комбинации, конечно, существуют, но они были придуманы давным-давно, лишены изящества и хорошо известны всем участникам игры. Если хотите остаться в выигрыше, нужно кропотливо работать, прикидывать, ставить себя на место противника. Впрочем, это правило применимо не только к шатрану, — с недавних пор изучающий взгляд генерала не пугал, но определенно лишал душевного спокойствия, хотя найти объяснение этому феномену Квентин не мог. — В любом деле книжное, классическое решение всегда плохо. Оно развращает ум. Берегитесь, молодой человек, искушение велико!


— Искушения, во испытание вам посланного, не чуждайтесь, как приключения странного, — Квентин счел, что на шутливую проповедь можно ответить только одной из самых спорных цитат Эсператии. Но Алва, не слишком подкованный в богословии, отсылки к крупнейшему диспуту прошлого Круга, чуть не вызвавшему очередной церковный раскол, не увидел.


— А вот это неплохо — там, где сказать нечего, всегда цитируйте отцов церкви.


Алваро поставил императрицу на доску, сослав венценосную особу в самый дальний угол.


— Возвращаясь к вашему вопросу: не имею намерения натаскивать вас на правильный ответ. Ищите, дерзайте. Менторы времён Золотой Анаксии старались взрастить в воспитуемых свободу пытливого ума, и, кошки их подери, выращивали достойных людей!


— И всё же, — упрямо продолжил спор Квентин, подстегиваемый желанием искупить свою невнимательность, — иногда нет нужды заново придумывать колесо. Кто бы читал труды о тактике и стратегии, если бы каждое сражение было придумано от косточки?


— От чего? — хохотнул Алваро, подливая вина в его кубок. Для этого человека, положительно, не существовало никаких границ.


— Так говорят в Дораке. Во внутренней Эпинэ, я слышал, исход всех событий ведут из кобылы, — острота удалась, и на крыльях успеха Квентин продолжил, не задумываясь. — Что же касается подхода к обучению в гальтарские времена, то он, сколь мне помнится, был крайне необычен и имел свои нюансы, невообразимые в наши дни.


— Так уж и невообразимые? — голос Алваро приобрел опасную глубину.


Квентин покраснел, мигом осознав второй смысл своих слов. А, Леворукий! Он хотел всего лишь сказать, что суровость нравов, чтимая некоторыми племенами, и болезненная инициация, подразумевавшая, в разные времена, голод, временное изгнание из города или нанесение увечий, совершенно невозможны в олларианской, да и эсператистской традиции. Алва же понял всё неверно, но оправдываться значило только подтвердить свою вину.


— Сдается, что я понимаю, о каких нюансах вы говорите, Квентин. Но что в них противоречит природе человека или здравому смыслу? Разве мир не создан так, что мудрость в нем передаётся из поколения в поколение, от старшего к младшему? И разве не мудростью мы называем умение владеть своим телом, понимать, что ему вредит, а что идёт на пользу? Разве ум — это только книжные знания? Многое, очень многое даётся только тренировкой. Я нанял учителя фехтования, чтобы мой сын узнал, как нужно нападать и как стоит защищаться. Ни одна из существующих монографий ему в этом не поможет.


Тяжесть голоса и взгляда Алвы была ощутима почти телесно, она пригвождала Квентина к креслу, давила на лоб и виски. Он вдруг почувствовал себя пойманным в капкан зверьком, вздрогнул и откинул с вспотевшего лба челку. Алва тотчас умолк. Когда он заговорил снова, тон его сделался мягким, почти ласковым:


— Впрочем, вы продолжите эту аналогию сами — вижу, тема эта вас смущает. Надеюсь, шатран не заставит вас краснеть так мило. Итак, к делу! Мой пехотинец идет на четвертую линию седьмого тракта.

* * *

…Весна выдалась холодной, и небольшая вишня, росшая во внутреннем дворе кардинальского дворца, надела пышный белоснежный убор лишь в конце месяца Весенних Молний. Квентин не любил эту вишню. Почему-то она напоминала не о знаменитых садах его родного края, а о фамильном кладбище, засаженном точь-в-точь такими же деревцами — кособокие, унылые даже в цвету, они теснились вокруг семейного склепа, как приютские дети вокруг дамы-патронессы. Порыв ветра бросил в лицо пару невесомых лепестков, Квентин стряхнул их со щеки и захлопнул окно кельи. Следовало поторопиться: по данным одного из прознатчиков, Алиса наконец-то готовилась действовать решительно — это означало возможность ввода дриксенских войск, и Диомид хотел ознакомиться с уточнёнными картами пограничных земель. По его просьбе Алва заказал такую своему картографу, к сегодняшнему утру она должна была быть готова.


До улицы Мимоз Квентин решил прогуляться пешком. Просто чтобы оттянуть время: видеть генерала ему не хотелось, та двухдневной давности партия в шахматы — вернее, разговор перед нею вкупе с насмешками Алвы — оставили у него престранные и пренеприятные ощущения. Квентин не мог понять сути этих ощущений, сходных с детским трепетом перед окутавшей небо грозовой тучей, не мог избавиться от них, и сейчас бездумно кружил по улицам, то замирая перед лотком торговца сластями, то ныряя в толпу зевак, окруживших подмостки бродячего цирка, то наблюдая за весёлой перебранкой цветочниц. В конце концов он взял себя в руки и решительно направился к особняку. Привратник сообщил, что соберано изволил отбыть на конную прогулку, но на случай появления посланца Его Высокопреосвященства оставил распоряжение провести его в кабинет. Квентин со смутным чувством облегчения поднялся на третий этаж. Слуга принёс шадди и сухарницу с песочными «звёздочками». Отдав должное искусству герцогского повара, Квентин взял с книжной полки «Напутствие Франциска» и по старой, ещё детской привычке угнездился на подоконнике: почти половину свободного времени он посвящал чтению, не делая различий между церковными текстами, философскими трудами и даже виршами пиитов, и старательно запоминал прочитанное. Он справедливо полагал, что когда собственный язык отказывается тебе служить, подходящие к случаю цитаты творят чудеса.


Квентин так увлёкся, что не услышал ни скрипа двери, ни шагов, и лишь мягкое прикосновение к плечу заставило его вздрогнуть и торопливо захлопнуть книгу. Алваро стоял рядом. Ради прогулки он переоделся в штатское платье и стал почти неотличим от своих конюхов — впрочем, следовало признать, что короткая куртка, рубаха с вольно распахнутым воротником и кэналлийская косынка необычайно шли генералу. Алваро развязал шнуровку куртки, стянул косынку, и по его плечам рассыпались перепутанные ветром чёрные пряди. Квентин невольно втянул ноздрями воздух: в кабинете повис запах лошадиного пота и дорожной пыли.

— Прошу прощения — не успел привести себя в должный вид, — Алва заметил его гримасу. — Здравствуйте, Квентин.

— Доброго дня, господин генерал. Не нужно извинений, — раздосадованный, смущенный Квентин спрыгнул с подоконника. И замер — мощная генеральская фигура преграждала ему путь, а Алваро и не думал отодвигаться, и от этого внутри нарастало чувство неловкости и тревоги. Пользуясь замешательством Квентина, генерал выхватил из его рук «Наставления» и раскрыл. Пальцы, обтянутые чёрной замшей перчаток, небрежно пролистнули страницы.

— Что тут у вас?.. «Если некто неподобающим образом обходится с достойной уважения девицей, долг дворянина — оную защитить и покарать обидчика…» Создатель, для чего вам понадобилась эта древность? После нашего разговора о менторских традициях Гальтары мне показалось, что вы не особенно привержены старине. Только не говорите, что собрались защищать чью-то честь. Я буду разочарован. Да и шпага вам без надобности, мой юный друг — мужчины вашего склада должны действовать иными методами.

По сути, в его словах не было ничего оскорбительного. Но взбудораженному Квентину почудилась вдруг неуловимая тень непристойности — то ли в пренебрежительно изогнувшихся полных губах Алваро, то ли во взгляде, которым тот проехался по его телу. Он напрягся, чувствуя, как начинают гореть щёки. Алваро вдруг присвистнул, словно школяр при виде хорошенькой горожаночки.


— Да вы сейчас меня просто взглядом испепелите, — сказал он почти восхищённым тоном. — Право, Квентин, надо почаще обсуждать с вами старые традиции — с этим румянцем на щеках вы так соблазнительны… спелая вишенка, которая так и жаждет, чтобы её сорвали.

Вот теперь это был даже не школяр и горожанка — теперь Квентин почувствовал себя кабацкой девкой, которой делает авансы распалённый вояка. Ярость алым туманом заволокла его рассудок. Руки похолодели, сердце суетливо заметалось в груди, словно в очередном припадке проклятой соняшницы, перед глазами вдруг мелькнула поникшая фигура герцогини Долорес, потом улыбка кудрявого конюха… и Квентин Дорак, забыв обо всём, выплюнул прямо в лицо Алваро Алве:


— Вам ли о способах защиты чести, сударь? О своей бы позаботились… впрочем, для этого нужно владеть искусством удержания собственной шпаги подальше от чужих ножен, а вам это, похоже, недоступно!


Он ещё не успел договорить, а внутри у него уже всё замерло. Лицо Алваро изменилось страшно: сдвинулись брови, в глазах полыхнул тёмный огонь, усмешка обернулась звериным оскалом. «Наставления Франциска» тяжело шмякнулись на пол. Генерал, как грозовая туча, навис над сжавшимся Квентином и неожиданно тихо процедил:


— Вот как? Смелая, очень смелая вишенка… но какая глупая. Значит, сомневаешься, умею ли я владеть шпагой? Буду только рад доказать обратное.


…Можно противостоять словам, но нельзя — действиям. У Алваро Алвы тяжёлый взгляд и очень тяжёлые руки — они метнулись вперёд, накрыли плечи Квентина с неотвратимостью горной лавины, и возражения замерли на его губах. Что может остановить лавину? Особенно ту, что может стереть с лица земли всё: тебя самого, твою семью, даже твою провинцию. Квентин инстинктивно подался назад, вжимаясь задом в край мраморного подоконника, переступил с ноги на ногу и придавил сапогом край портьеры — тихо зашуршала ткань, скрипнул карниз. Алва покосился вверх. На миг у Квентина мелькнула дурная мысль — если карниз свалится им на головы, он успеет сбежать, — но генерал ловко выдернул портьеру из-под его каблука и усмехнулся. Потом, всё с той же усмешкой притянул Квентина к себе. Горячий дух лошадиного пота стал крепче, пахнуло вином, шадди и — почти неуловимо — чесноком. Квентин непроизвольно поморщился и в ту же секунду весь заледенел от ужаса: в глазах Алвы сгустилась злоба. Руки, привыкшие усмирять самых строптивых коней, без особых усилий развернули Квентина и принудили опереться локтями о подоконник. Алва даже не потрудился снять с него сутану — просто задрал на плечи, вытянул рубашку Квентина из штанов и провёл ладонью по обнажившейся спине. От этого медленного движения лёд внутри вдруг растаял и растёкся по пояснице и животу жаркой дрожью. Щёлкнула пряжка ремня. Алваро приспустил штаны и исподнее, нагло облапал голый зад Квентина. Он действовал уверенно, как если бы считал себя в полном праве, и унизительное понимание: для герцога Алвы всё едино, — что дворянин и секретарь Его Высокопреосвященства Диомида, что мальчишка-конюх — всё-таки заставило Квентина рвануться прочь. Но Алваро с лёгкостью удержал его.


— Уймись. Я же просто тебя трогаю… Cállate, chaval!*

Кэналлийские словечки щёлкали, как хлыст. Квентин торопливо дышал, пытаясь справиться с паникой и нежданным, стыдным вожделением. Ничто из пережитого раньше — ни первый опыт, полученный с одной из горничных матери, ни два часа, проведённых в закоулке парка с Лилианой Эстен, подругой детских лет, ни даже домогательства отца Фомы — не подготовили его к тому, что он испытывал сейчас, извиваясь в объятиях Алвы. Тяжесть навалившегося тела и резкие запахи были отвратительны и притягательны одновременно, тихий голос кружил голову, заставлял сердце замирать, а от уверенных, очень мужских прикосновений в паху разрасталась трепещущая пустота. Помимо воли Квентин впал в блаженное оцепенение. Чужая сила будто парализовала его: он не обратил внимания ни на колено, раздвинувшее ноги, ни на скользкий мазок по коже, ни на хриплое «хорошо, молодец… а теперь тужься». Потом почувствовал, как палец Алвы мягко похлопывает его по тому месту, которое весёлые семинаристы именовали «вратами гайифскими». Не то чтобы до этого момента Квентин не понимал, чего следует ждать, но его вдруг, как кипящей водой, окатило страхом и стыдом. Он охнул. В ту же секунду палец ввинтился внутрь — бархатистый наощупь, он проник на диво легко. Квентин ещё успел подивиться нежности генеральской кожи, затем сообразить, что наглец просто не удосужился снять перчатки — а пальцев стало уже два, и от непривычного растяжения мышцы промежности свело судорогой. Квентин протестующее застонал, дёрнулся, но деваться ему было некуда: впереди подоконник, позади господин, чтоб его, генерал. Пальцы вдруг исчезли. Алваро шумно вздохнул, нагнулся и внезапно подул Квентину в шею, а потом прикусил кожу чуть выше воротника — в этом было что-то настолько животное и дикое, что Квентин ощутил себя жертвой в зубах зверя. Он снова охнул — а спустя мгновение заорал от острой боли, ощутив в себе генеральский «клинок». Когда Алваро вошёл целиком, Квентина выгнуло, как рыбу на остроге; когда подался назад — Квентин взвыл. Казалось, что его несчастный зад сейчас просто вывернут наизнанку.


— Хватит!


Новый вопль утонул в горячей, обтянутой замшей ладони. От боли и страха у Квентина перехватило горло, а в голове всё смешалось — он не пытался ни ударить, ни вывернуться, ни хотя бы укусить насильника. Алва что-то недовольно пробормотал, убрал руку и взял Квентина за бёдра, совершенно непристойным образом вздёргивая его зад кверху. От неожиданности Квентин врезался лбом в стекло, обрёл голос и выкрикнул:


— Хва-атит!.. Да перестаньте же…


Может быть, услышит прислуга, прибежит — и плевать на позор, только бы это прекратилось… Он вопил, забыв о гордости, дёргался, отчаянно сжимал мышцы, но только глубже насаживался на безжалостную плоть. Алваро не обратил на его крики ни малейшего внимания. Просунув руку под живот Квентина, он помял мошонку и грубо схватился за член — движения его руки, поначалу резкие, вскоре налились плавной медлительной силой, от которой пах окатили волны жара, словно смывающего боль. Квентин сперва продолжал вырываться, но когда боль ослабла, сквозь нее, подобно первым травинкам, пробивающимся из-под талого снега, вдруг проклюнулось удовольствие. Каждый толчок отзывался волной сладкого зуда в животе, анусе и стиснутой пальцами Алваро головке. Квентин замер, непроизвольно вскинул зад ещё выше, стремясь усилить ощущения, передёрнулся и вскрикнул — зуд на мгновение стал невыносим, а потом щекочущими брызгами выплеснулся наружу. Алваро ещё несколько раз вбил обмякшего Квентина в подоконник, напрягся, рявкнул что-то и застыл.



Край портьеры щекотал висок. Квентин вяло пошевелился, отводя докучливую тряпку в сторону. Придавившее его тело медленно отстранилось. Алваро отдышался, лениво погладил Квентина по заду и вдруг раздвинул его ягодицы — видимо, оценивая степень боевых потерь. Изнутри тотчас потекло. Квентин содрогнулся от стыда, но не успел даже выпрямиться — его обтёрли чем-то мягким и вновь потрепали по заднице.


— Ты был очень мил. Можешь надевать штаны.


Квентин вздрогнул всем телом. Он ожидал чего угодно — от извинений до оскорблений — но только не этого спокойного, сытого тона — тона, которым Алваро Алва благодарил супругу за вкусный обед. Растерявшись, он послушно натянул штаны, оправил сутану и обернулся. О чём сразу же пожалел — герцог Алва, уже успевший привести себя в должный вид, ворошил в камине кочергой. На багровых углях медленно тлел носовой платок с изящной монограммой из двух переплетенных «А» и замшевые перчатки. Квентин закрыл глаза. Щёки у него заполыхали почище углей, а в животе будто кусок льда застрял — таким омерзительно холодным казался промокший от семени край рубашки.


— Шадди? — спросил Алваро, не отрываясь от своего занятия. — Или вина?


Это было уже слишком. Квентин открыл рот, намереваясь выкрикнуть что-то вроде «Нынче же вечером назначаю вам встречу в Нохе!», но тут же почувствовал себя идиотом и лишь беспомощно покачал головой. Генерал бросил на него короткий взгляд, усмехнулся и сунул кочергу в дровницу. Потом дёрнул шнурок колокольчика для вызова слуг, подошёл к столу и извлёк из ящика деревянный тубус.

— Что ж, тогда не стану задерживать. Как понимаю, вы приходили за обещанной картой? Передайте её Его Высокопреосвященству — вместе с моими наилучшими пожеланиями, разумеется.

Голос у него был спокойный и… понимающий. Квентин, будто во сне, шагнул вперёд, принял тубус из рук генерала, поклонился и вышел, в дверях едва не налетев на запыхавшегося слугу.

Уже из коридора он услыхал, как Алваро Алва приказывает подготовить ему ванну и свежее платье.

* – Cállate, chaval! – Цыц, парень! (кэналл.)

* * *

Добравшись до кардинальского дворца, Квентин передал карту первому же встречному слуге, наказав немедля вручить Его Высокопреосвященству, а заодно сказать, что младший секретарь расхворался и просить отпустить его до вечерни. Осведомлённый о недуге Квентина Диомид всегда шёл навстречу в таких вещах — тем паче, что Квентин никогда не злоупотреблял его лояльностью. Он пошёл к себе, скинул сапоги и лёг, накрывшись пледом. Кружилась голова, ныли помятые ладонями Алваро бока, меж ягодиц пекло, но Квентин даже был рад этому: страдания тела непонятным образом заглушали душевную боль. Он не жалел себя, не тосковал и даже не стыдился — он лежал на своём узком ложе, скрипя зубами от бешенства — точно так же, как в день, когда отец объявил о решении отдать наследника рода Церкви.

Стукнула дверь. Квентин открыл рот, чтобы прогнать бесцеремонного посетителя, но вовремя остановился и изумлённо распахнул глаза. В келью вошёл кардинал Диомид собственной персоной. Через секунду стало ясно, что отговориться приступом соняшницы не выйдет: уж больно острым взглядом Его Высокопреосвященство окинул скорченную фигуру и искусанные губы своего секретаря. Квентин потупился, чувствуя, как щёки заливает горячая краска. Диомид что-то прошипел, пересёк тяжёлыми шагами келью и грузно осел в кресло.

— Дурак! — выстрелил он как из пушки. — Дурак, прости Создатель… я ли тебя не остерегал?! С огнём поиграться вздумал, брат Сильвестр? И как оно?


Квентин молчал. Он мог бы, преступив обет смирения, выпустить на волю всю скопившуюся внутри злобу, мог сказать, что кардиналу следовало намекать более откровенно, мог... Он много чего мог — если бы не ясное понимание: любой сторонний наблюдатель сочтёт происшедшее в изрядной степени виной самого Квентина. И ни молодость, ни монашеская неискушённость не станут его оправданием — слишком явно он искал общества генерала, слишком открыто наслаждался знакомством с ним, слишком близко подпустил. «Сам напросился», так сказал бы любой — и пусть слова эти были гнусны и несправедливы, но Квентин Дорак уже очень давно понял, что о справедливости в этом мире не следует даже мечтать.


Диомид, сопя, как разозлённый бык, придвинулся ближе и вдруг похлопал Квентина по плечу. Прежде он почти никогда не касался своего секретаря, и грубоватое сочувствие, которым был исполнен этот короткий жест, отозвалось внутри вспышкой боли. Квентин всхлипнул. Диомид тяжко вздохнул и потрепал его по затылку.


— Ну-ну, — сказал он устало. — Будет уже. Что сделано — то сделано, брат, и не след теперь слёзы лить… отцу-то отпишешь?


Квентин вздрогнул и тут же решительно помотал головой. Искать помощи у семьи он не стал бы ни под каким видом — в ту самую секунду, когда ворота имения сомкнулись за его спиной, отец и мать стали для Квентина чужими людьми. Диомид снова вздохнул.


— Понятно. Что же тогда — супрему жаловаться? Управы на Алву только у высшего чина искать, сам знаешь. Или вызовешь его?


Квентин сглотнул и посмотрел на кардинала с ужасом. Мысль предать поступок генерала огласке даже не приходила ему в голову — и потому, что он понимал, сколь непрезентабельно будет выглядеть, и потому, что заранее знал исход дела. Он вдруг цинично подумал: когда на одной чаше весов пострадавшая задница кардинальского секретаря, а на другой сапфировые копи, флот, связи с Багряными Землями, армия и ещё с десяток пунктов — нет даже сомнения в том, что перевесит. А в дуэли с Алвой исход тоже был предрешён заранее. Квентин прикусил и без того уже распухшую губу: нет, увольте, пусть такие мысли недостойны дворянина и духовного лица, но в склеп под сенью вишен ему пока рановато. Жить хотелось, очень хотелось — не смотря ни на что.


Он не сразу сообразил, что во взгляде Диомида появилось что-то вроде сдержанного удовлетворения. Кардинал степенно кивнул, словно отвечая своим мыслям, и вновь заговорил — теперь со спокойной уверенностью:


— Ну и хорошо, коли так. Признаться, побаивался я, что ты дров наломаешь… молод ещё очень. Но рад, что ошибся. Создатель велик в мудрости своей — не посылает он испытаний более сил наших. И замысел его, хоть и непостижим, однако всё в мире служит к вящей его славе.


Тон Его Высокопреосвященства был странен. Квентин неожиданно вспомнил позапрошлогоднее лето, когда в Дорак прибыл брат матери, граф Креденьи, с семейством — внешне это был просто родственный визит, но все знали, что причина его в Мадлен, старшей дядиной дочери. Мадлен артачилась, не желая принимать браслет маркиза Бадильо, а её батюшка отчаянно желал этого брака — вино с маркизовых виноградников было приятным на вкус и отменно продавалось. Дядя уповал на сестрицу: графиня Дорак славилась в семье умением убеждать. Две недели она не отходила от Мадлен, временами напоминая Квентину тощую ворону, клюющую труп жеребёнка, и в конце концов добилась своего — о помолвке объявили, едва лишь дядино семейство вернулось в Креденьи… Квентин поёжился, не понимая, отчего эта грустная история всплыла в его памяти, и растерянно посмотрел на Диомида. Тот молчал — и молчание его было столь выразительно, что догадался бы и последний болван. Квентина даже затошнило от злобы.


— И как же, позвольте спросить, это славе его в данном случае послужит?


Он почти выкрикнул эти слова и тут же вздрогнул всем телом, вспомнив, как буквально несколько часов назад похожая вспышка ярости, достойная какого-нибудь школяра, привела к непоправимому. Однако кардинал ничем не выказал гнева. Он ответил Квентину многозначительным взглядом из-под седых бровей и спокойно произнёс:

— Брат Сильвестр. Смиряя гордыню свою на пользу Спасителева дела, очищаемся мы и в Сады Рассветные входим.

«Смелая, очень смелая вишенка… но какая глупая»

Квентин словно наяву услышал голос Алвы. Он опустил голову, и впрямь чувствуя себя вишней — сочащейся алым соком, раздавленной в тяжёлом кулаке. Вот только вишням вряд ли бывает так… так больно. Квентин вновь прикусил губу. В голове его стучало: мы все одиноки в этом безжалостном мире. Все — без исключения. Нет ни родных, ни соратников, ни наставников, ни друзей, ни близких — есть лишь временные союзники. И с какой бы целью не заключался союз, совершенно необязательно, что союзники те станут действовать в твою пользу… Запомни это. Запомни навсегда.


— Я всё же совершенно не понимаю, к чему вы клоните, Ваше Высокопреосвященство, — глухо сказал Квентин. — Прощу прощения, вы не позволите мне остаться одному? Я дурно себя чувствую.


— Оставайся. — Диомид медленно поднялся с кресла. — Можешь пропустить вечерню — но утром изволь, как обычно, выполнять свои обязанности. Впрочем… — он помолчал, — если завтра мне потребуется передать что-нибудь герцогу Алве, я отправлю к нему брата Клавдия. А ты поможешь мне подготовить субботнюю проповедь.


У Квентина не было сил благодарить. Он молча дождался, когда кардинал уйдёт, залпом выпил полкувшина воды и залез обратно в постель. В полудреме к сознанию на цыпочках подкралась мысль: можно прекратить всё одним махом. Обойти три-четыре аптеки, купить в каждой сонного зелья… Квентин вздрогнул и беззвучно выругался, отгоняя жалкую, как нищенка, недостойную его мыслишку. Только этого не хватало. Он натянул одеяло повыше и дал себе слово никогда не думать о подобном — ведь, как бы то ни было, жизнь в любом случае предложит ему больше способов утешиться, чем небытие.

* * *

…К началу Летних Скал столица задыхалась от зноя. Стекла выпадали из рассыхающихся рам, гнили нечистоты, сливаемые на тротуары из окон, и ни ветерка, ни дуновения не долетало со смрадного болота, в которое превратилась пойма Данара. Питьевую воду подвозили из предместий, но обозы грабили, да и обозчики не прочь были втридорога продать свой груз по пути, пользуясь тем, что вину всегда можно было свалить на разбойников. Задыхающуюся Олларию лихорадило.

Ничего ещё не случилось, но слухи распухали под палящим солнцем, как туши павшего скота. Мастеровой люд и безденежная шваль, дурея от жары, цен на хлеб и перебоев в работе фонтанов, собирались на площадях. В толпе сновали карманники, орали нищие, протягивая изувеченные язвами и болячками конечности. По рукам ходили памфлеты, кто-то читал пакостные вирши, в которых прославлялись ненасытность королевы и бессилие короля. Девица Ластерхафт-увер-Никш, фрейлина Её Величества, скоропостижно скончалась после приступа мучительных кишечных колик, и лекарь объявил, что смерть эта произошла вследствие употребления в пищу немытых фруктов. Но какой-то господинчик на площади Святого Хьюберта кричал, что фрейлину отравили, потому как она изъявила желание исповедоваться и сообщить духовнику, кто и когда удостаивался тайной аудиенции Алисы. Господинчика кинулись ловить, однако тот исчез в переулках, прикрывшись, как припоминали после, фиолетовым плащом.

Тут же явился провинциальный священник, призывавший всех честных олларианцев подняться, сплотиться и обрушить угодный Создателю гнев на логово иноверцев, спасти короля и изничтожить ересь. Давняя, выдержанная ненависть к королеве-чужеземке и к её приближенным заполыхала, как просушенные дрова. Сразу вспомнилось и то, что Алиса редко подаёт нищим, а если уж и рассыпает суаны, то с неохотой, брезгливо поджав губы; и то, что "гусиная стая", как давно уже называли приближенных королевы, во время служения в день святой Октавии никогда не преклоняет колени перед кардиналом, а если и преклоняет, то не от души, недостаточно низко... Взбаламученная толпа пошла к королевскому дворцу, вооружаясь по пути кто вилами, кто шпагами. Королевской гвардии не было уплачено за полгода — справедливо рассудив, что умирать за пустой кошелёк не стоит, гвардейцы беспрепятственно позволили бунтовщикам пройти почти до самого центра города. За два квартала до дворца толпу повстречали вышколенные и непоколебимые дриксенские наемники, личная гвардия Её Величества. Наступление захлебнулось, недовольные разбежались. Люди генерала Алвы пришли к шапочному разбору, опоздав настолько демонстративно, насколько это было возможно.

Испуганный Франциск ощутил себя зверем в клетке. Он хотел было бежать в недостроенный летний дворец, но партия королевы опасалась, а партия южан ожидала, что в ответ на побег восстанут предместья. Недовольство росло, множились шепотки, сочинялись бесчисленные куплеты, в которых Алису сравнивали со всеми известными за долгую историю династии Раканов отравительницами и распутницами. День за днём вздорные слухи разносились, подобно черному мору: то кричали, что королева отравила короля, и вместо него сидит подменыш, то, наоборот, орали, что королева удушена шарфом, и Дриксен объявил Талигу войну. Их Величествам приходилось каждый день выходить на балкон, обращенный к дворцовой площади, и по нескольку минут стоять на глазах у зевак, чтобы успокоить толпу. Тухлые яйца и овощи, швыряемые через забор, не могли долететь до балкона, но крики простонародья — могли, и королева Алиса кусала губы от гнева. И однажды не сдержалась. Притопнув изящной своей ножкой, она сообщила секретарю на чистейшем дриксен: "Они ещё пожалеют, мерзкие варвары!.." Об этих словах уже к вечеру знал весь город.


В столицу спешно прибыл герцог Эпинэ, покорный зову своей испуганной дамы сердца. Это стало поводом для новых куплетов самого гадкого свойства и для разговоров втихомолку — в домах и на площадях, в трактирах и казармах. То ли у северных границ и впрямь стало беспокойно, то ли по чьей-то просьбе из Торки приходили ложные сведения о якобы встреченном авангарде «гусей»… никто уже не мог сказать точно. Лавочник, у которого Квентин покупал перья, взволнованно изложил, что, де, знающие люди обнаружили зловещую подмену: вместо короля на дворцовый балкон выносят восковое чучело, оживленное злой дриксенской магией. Квентин сурово попенял лавочнику, напомнив, что честный олларианец не знает чудес, кроме Создателевых, и обращается к разуму в том случае, если чувства смятены. Разве смогла бы восковая куколка двигаться, шагать, взмахивать рукой? Лавочник просветлел лицом, и, стоило Квентину выйти из лавки, выскочил вслед за ним, оповещая соседа своего, холодного башмачника, о том, что государь жив и находится в добром здравии. Квентин испытал странное чувство причастности – слово его стало каплей, пополнившей бушующий поток смуты.


Чтобы отвлечь и позабавить скучающий цвет дворянства, ударившийся в плетение политических интриг с тем же рвением, с которым в прошлом году ударились в соколиную охоту, августейшая чета дала бал. Бал обернулся трагедией: виконт Рафле, дружба которого с графом Савиньяк была столь же известна, сколь очевидно было его участие в неочевидном пока, но назревающем заговоре, посреди танца с девицей Дрюс-Карлион вдруг упал без чувств. Сутки спустя он скончался, так и не придя в сознание. Пена, выступившая на его губах, недвусмысленно намекала на насильственную причину гибели дамского угодника, и толпа, собравшаяся на следующий день у Занхи, не разошлась до ночи: требовали казнить королеву, кое-кто кричал, что нужно упразднить королевскую власть. Дом генерала Алвы стал штабом сопротивления, однако сам Алва молчал и выжидал. Наконец, кричать стали неподалёку от улицы Мимоз, и некто, захлёбываясь, требовал отстранить Франциска и передать корону Фердинанду, назначив генерала регентом. Злопыхатели замечали, что кричавший не удосужился переменить черно-синий камзол на серый, но толпа согласно рокотала и просила Алву регентом, бесплатного хлеба и упразднения налогов. Генерал вышел к народу, его хотели было качать, но суровые крепкие кэналлийцы мигом окружили героя, живым щитом закрывая его от жителей Олларии. Из толпы выбежала хорошенькая девушка с букетиком цветов, которые в иссушённой зноем столице выглядели как дар небес, и попыталась вручить цветы генералу. Кэналлийцы не разомкнули рядов, но генерал одним движением руки заставил их пропустить красотку, засунул цветы за ленту на шляпе и нежно поцеловал смущённую дарительницу. Толпа взорвалась новыми воплями восторга. Вечером по всему городу в кабаках пили здоровье герцога Алвы и желали ему долгих лет и процветания на благо Талига.


Утром следующего дня генералу было выслано приглашение ко двору.


Продолжение в комментариях.

запись создана: 17.02.2014 в 14:25

@темы: свун, вжжух... ням-ням, первый маршал Тагила, гомосексуальные пидорасы, пейсательство, Ссылки

---

*
Де юре я отдыхаю, де факто прохожу адские круги собеседований. Точнее, собеседование пока одно, рынок труда капризничать не позволяет. Умный человек относился бы к ситуации проще, но то умный, а то мы -две большие разницы.
*
На Этерна-фесте подсчитали голоса, и я хочу сказать только одно: мимими! Мы знаем этих людей, мы ими гордимся!
Был и я в Аркадии, причем не один, а в соавторстве, и считаю, что получилась у нас потрясающая вещь. То есть со стороны соавтора она была прогнозируемо и традиционно потрясающая Со своей стороны - в первый раз в жизни решила написать не про ололо, атнашения и богатый внутренний мир, а про политику. Получилось, может, не идеально, может, где-то толстоваты вышли аллюзии, или скучно, потому что букав прапалитику действительно много, но я собой довольна. С моим потолком в виде мини и привычкой зарываться в рефлексии героя и долго обсасывать, как он смотрел на свою левую ногу и думал о несчастном детстве это вин и прорыв. С которым себя торжественно поздравляю :3
*
Смотрим "Уайтчэпел", среди множества прочих равных детективных что алмаз средь стружечного наполнителя, но огорчает, что самым качественным по сценарию и по прописыванию диалогов был первый сезон, а дальше вроде бы и хорошо на фоне, но на уровне собственного рекорда хуже, и как-то огорчительно. И баба, зачем они засунули бабу, когда мне уже дадут сериал про детективов без личной жизни героев, нахуя она нужна, я хочу смотреть, как ловят мужика, который травит телок и ноги им рубит, а не на то, как у товарища невротике завязывается крепкое социалистическое чувство. Я, может, вообще на парня кудрявого ставила :3 Он был бы идеальной женой.
*
Пойду рейтинг ФБ читать, пора, брат, пора!
Очень хочу слёзно попросить всех знакомых, писавших на ФБ, продеанониться в умыл, чтобы я их прочла и откомментила. Выглядит некрасиво, но силушек же ж не будет всё это поднять))

@темы: первый маршал Тагила, Гарри был жив и впереди была битва с усами!, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял, пейсательство, на умклайдет сел, животное, Кино

---

хочу, чтобы и у меня было прекрасное *_*

12.02.2014 в 12:18

Пишет  Ratel:

Умнички норвеги ))

12.02.2014 в 12:12

Пишет  la_tisana:

Олимпийский ролик из Норвегии - кто-нибудь еще не видел?

@темы: f/, свун, вжжух... ням-ням, жениться вам надо, барин!, красота

---

Приснилось, что после серии неприятных приключений со сменой размера, неподвижностью тела, битвой с крысами и пауками и прочей стандартной фобической хуитой вдруг выбираюсь из всего этого и оказываюсь на площади, в составе длинной колонны, которой конца и края нет, марширующей через подозрительно похожие на аушвицкие ворота внутрь. По бокам стоят молодые розовощекие горнисты, пионеры в красных галстуках дробь барабанную выдают, очень торжественно. За воротами какие-то разрушенные заводы. Спрашиваю я у соседки по колонне, куда нас занесло. Она, очень серьёзно: ну вот ты прошла испытания? Духом, так сказать, очистилась? Ну вот и всё. Мы теперь в рай попали. Я довольно резонно возражаю, что если рай и есть, чего быть не может с точки зрения матерьялизма, то выглядеть он должен явно не так. А соседка делает круглые глаза и говорит: чувви, поверь, в аду намного хуже.
Ну отлично

@темы: где мои пилюльки?, Гарри был жив и впереди была битва с усами!

---

Бгага, смотрите-ка, кто-то испугался слова "хуй"! Доброго им здоровьичка :3
А всем остальным суровой спартанской гомосни от Ж. Л. Давида. Леонид в Фермопилах, дамы и господа. Зооспартанцы как они есть. Фрагмент картины.

@темы: пикспам, Гарри был жив и впереди была битва с усами!, гомосексуальные пидорасы, Ссылки

---

Вот блядь, даже через знакомых на работу хуй устроишься! Назначила мне сегодня собеседование знакомая знакомой работодательницы. В три. Потом звонит - в три не могу, давайте около шести, я как раз буду проездом мимо вашего района. В полшестого позвоню. В шесть нихуя. Звоню ей, она с таким веселым хи-хи настоящего буржуина: я ещё в центре, ты что, куда-то торопишься?
БЛЯДЬ. Нет, не тороплюсь, мне охуенно весело весь день сидеть и тебя ждать, сука.
Гори в аду.

@темы: волшебная падлочка, свинья ты подколодная!