В эту ФБ довелось нам, Сеня, поручкаться с самим Голым. А точнее, удалось поймать прекрасного юзера Doc Rebecca, усладу очей и огонь извилин, пристегнуть наручниками к батарее и принудить её к творческому тандему :3 В процессе написания фика (которым, кстати, занималась Док, я только толкала идеи) вся нервная система была клетка за клеткой спасена волшебной силой смеха. Ржала я так, как жираф в зоопарке постеснялся бы; чего и вам желаю!
fandom OE 2013
Название: Дневник Ричарда Окделла, или Тихая жизнь с баклажаном
Автор: Doc Rebecca, Tender
Бета: Jenni
Размер: миди (6700 слов)
Пейринг/Персонажи: Рокэ Алва, Ричард Окделл и прочие канонные
Категория: слэш
Жанр: AU, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание:
«И уже через минуту с галереи послышалось:
— Ричард Од… Окле… Одле… каррьяра! Короче — Ричард! Я, Рокэ, герцог Алва, принимаю вашу службу! Ик!»
Дисклеймер: Все герои принадлежат В.В. Камше, но мы оставляем за собой право сделать их немного счастливее.
Примечание/Предупреждения: 1. В названии использован буквальный перевод стандартного названия натюрморта («still life with aubergine»)
2. Ричард Окделл — серьёзный, благовоспитанный юноша себе на уме.
3. Рокэ Алва — дурак. Но дурак обаятельный.
* * *
— Не прикидывайтесь идиотом.
— Ничего не поделаешь, — серьезно ответил Швейк.
— Меня за идиотизм освободили от военной службы.
Особой комиссией я официально признан идиотом.
Я — официальный идиот.
Я. Гашек «Похождения бравого солдата Швейка»
— Ничего не поделаешь, — серьезно ответил Швейк.
— Меня за идиотизм освободили от военной службы.
Особой комиссией я официально признан идиотом.
Я — официальный идиот.
Я. Гашек «Похождения бравого солдата Швейка»
398 год, 4 месяца Весенних Волн, десять часов пополудни
Уснуть невозможно, читать тоже — хочется пойти и прибить кое-кого к кошкиной матери. Попробую хотя бы записать всё это безумие — может, тогда немного успокоюсь. Никогда не думал, что попаду в такую передрягу! Но делать нечего: я дал слово, а Окделлы слов на ветер не бросают, как бы тяжело им ни было. Создатель, что ж он так воет-то… ни голоса, ни слуха у человека, а туда же! Как, любопытно, от него ещё слуги не разбежались? Через этаж ведь слышно. Впрочем, Леворукий с ним — начну по порядку.
Вчера я спокойно приготовился к худшему: кардинал не желал видеть меня в столице, Штанцлеру я, судя по всему, был нужен для каких-то личных целей, и оставалось только одно: добиться личной аудиенции короля и проситься в Торку хоть простым солдатом. Мы вышли на площадь, до построения оставались считанные минуты, и тут в ворота въехала кавалькада — человек десять в гвардейских мундирах. Вперёд вырвался какой-то щеголь — я его даже рассмотреть толком не успел — натянул поводья, лихо спрыгнул с коня… ну, то есть, он думал, что спрыгнет. На деле зацепился за стремя и полетел кубарем прямо на землю. Я, как на грех, оказался к нему ближе остальных и успел подхватить — иначе бедолага точно бы свернул себе шею, каменные-то плиты — это вам не перина! А так он только ногу вывихнул. Набежала куча народу: Арамона, кардинал, кто-то из старших братьев Арно, еще какие-то люди… Генерал Манрик орал, как петух на заре. Щёголя отряхивали, утешали, а он… он только хихикал, ну как дурак какой-то прямо! И тут до меня дошло, что этот человек просто непотребно пьян. Потом все немного успокоились, и вдруг Манрик заявляет:
— Рокэ, не иначе как сам Создатель послал вам знамение!
Рокэ… Разрубленный Змей, это оказался герцог Алва собственной персоной! И как я сразу не догадался — это ж только он мог себе позволить заявиться в Лаик в таком виде! А Манрик продолжал:
— Возьмите этого достойного молодого человека под свою руку, он будет служить вам верой и правдой!
Свин вытаращил глаза, у кардинала сделалось такое лицо, будто ему нанесли личное оскорбление. А Алва доковылял до меня, нагло осмотрел с головы до ног, снова захихикал и говорит:
— В кои-то веки вам, генерал, пришла в голову дельная мысль!
И похромал на галерею. Я смотрел ему вслед и горько сожалел, что не умер в младенчестве. Нет, дело было не во всех этих бреднях Людей Чести. Я уже давно составил своё собственное мнение насчёт сказок о величии Талигойи, только язык держал за зубами — матушку всё равно бессмысленно переубеждать, зачем превращать домашнюю жизнь в войну, нам с сёстрами и так несладко приходилось… И даже не в отце — в этой истории я тоже досконально разобрался в своё время. Дело было в том, что если этому пьянице действительно придёт в голову меня облагодетельствовать, то путь только один: уносить ноги подальше. И куда? Обратно в Надор? Лучше удавиться. В Агарис? Совсем хорошо. Я уже раздумывал насчёт Каданы — наёмники всегда в цене, но тут меня дёрнул за руку Арно. Он просто светился от радости. Заявил, что я молодец, и что «дядюшке Росио» — это он так Алву, оказывается, называет! — как раз и нужен рядом кто-то вроде меня — спокойный, рассудительный и крепкий телом. А то он точно когда-нибудь костей не соберёт. Я хотел сказать, что вовсе не мечтал наниматься в няньки ко всяким пьяницам, будь они хоть трижды герцоги и десять раз — Повелители Ветра, но тут заиграл горн на построение. И уже через минуту с галереи послышалось:
— Ричард Од… Окле… Одле… каррьяра! Короче — Ричард! Я, Рокэ, герцог Алва, принимаю вашу службу! Ик!
Позорище! Но Арно смотрел на меня, как раненый олень, — и не оставалось ничего, кроме как подняться на эту кошкину галерею и дать присягу. Впрочем, какое-никакое удовольствие я получил — глядя на Штанцлера и кардинала. У обоих был такой вид, как будто их вот-вот удар хватит. Ызарги степные! Но Алва всё икал и икал, и с этим надо было что-то делать. Я нагнулся, сделал вид, что поправляю ему съехавшую в подмышку перевязь, и аккуратно стукнул кулаком «под ложечку» — меня наш лекарь научил, почтенный и очень образованный человек. Алва булькнул и притих. Дальше дела пошли лучше — он дремал в кресле, а я смотрел, как мои друзья и недруги один за другим поднимаются по лестнице. Когда всё закончилось, Алву потряс за плечо Лионель Савиньяк — он мне успел потихоньку представиться — но тот никак не отреагировал. Савиньяк, впрочем, сказал, что это не страшно, у него в таких делах большой опыт. Вдвоём мы вытащили его кэналлийскую светлость из кресла и довели до конюшни. Конь у Алвы оказался отменно красивый и явно привыкший к хозяйским фанабериям — по крайней мере, пока мы усаживали на него эту пьянь, бедное животное стояло, не шевелясь, и только грустно пофыркивало. Мы взгромоздили Алву в седло, он открыл один глаз, заявил: «Юноша, следуйте за мной!» — и тут же снова задремал. Генерал Савиньяк отдышался, пожелал мне удачи и отбыл, а мы с Алвой и гвардейским эскортом медленным похоронным шагом направились в Олларию.
Во дворе особняка к нам сразу помчались конюхи — чувствовалось, что им тоже не впервой встречать хозяина с дороги. Тело Алвы торжественно внесли в дом, а меня перехватил высокий кэналлиец в чёрной куртке. Он отрекомендовался Хуаном, домоправителем «соберано», я сообщил, что с сего дня служу у этого самого «соберано» в оруженосцах, после чего мы выразили друг другу свои искренние и глубокие соболезнования. В этот момент из окна послышался вопль такой силы, что в окрестных дворах собаки отозвались. Мы с Хуаном стремглав взлетели по лестнице. На бегу я выхватил шпагу, но пускать её в дело не потребовалось — оказывается, Алва просто очнулся, попробовал встать и неосторожно наступил на больную ногу. Теперь он полулежал в кресле и мутно смотрел по сторонам.
— Что у вас с ногой, соберано? — нервно спросил Хуан.
— С какой? — осведомился Алва и заржал. Нет, ну не идиот ли?
— У него вывих, — сообщил я. — Хуан, снимите-ка с господина герцога сапог.
Лодыжка Алвы выглядела ужасающе — впрочем, я несколько раз вправлял выбитые кости под надзором нашего лекаря, так что знал, что предпринять. Велел принести льна на повязку — в другом случае я бы еще и за тинтой послал, чтоб она притупила боль, но у Алвы и так глаза в разные стороны смотрели. Потом быстренько сделал своё дело. К моему удивлению, Алва вёл себя вполне прилично — не орал, не отбивался, только что-то прошипел — непристойность, наверное, что от него ещё можно ждать? Я оставил его под надзором Хуана, а сам в сопровождении пажа пошёл в свою новую комнату. Думал отдохнуть немного и поразмыслить, но через полчаса мой слух был оскорблён чем-то вроде вытья закатных кошек. Появившийся паж объяснил мне, что «соберано тоскует». Ещё бы ему не тосковать! Я бы тоже затосковал, наступи мне кабан на ухо… Ладно, надо ложиться спать — говорить с этим безумцем, пока он в таком состоянии, не представляется возможным, так что надо дождаться утра.
тот же вечер, одиннадцать часов пополудни
Он всё ещё поёт.
половина двенадцатого
Вот же глотка лужёная!!!
5 месяца Весенних Волн, полночь
Это будут ОЧЕНЬ долгие три года.
7 месяца Весенних Волн, восемь часов пополудни
Ну, должен признать, что пока всё идёт довольно мирно: Алва хворает и не выходит из своих комнат, а я провожу время за чтением: библиотека в особняке оказалась весьма приличная, хоть и запущенная донельзя. Нашёл здесь первое издание «Истории Двадцатилетней войны»! Кормят превосходно, а управляющий — на редкость умный и предупредительный человек, ещё вчера прислал портного и сапожника, а вечером за чашкой шадди дал необходимые пояснения, кто есть кто в доме, и к кому следует обращаться, когда мне что-то потребуется. Если бы не вечерние концерты Алвы, можно было бы с уверенностью заявить, что не так уж мне и не повезло.
10 месяца Весенних Волн, час ночи
Увы, с везением я немного погорячился. Впрочем, начну по порядку.
Сегодня с утра я уже привычно шёл в библиотеку, и в коридоре третьего этажа на меня буквально налетел Алва. Вид у него был — краше в гроб кладут, глаза смотрели мутно, как у двухнедельного поросёнка, а ещё он крайне характерным жестом держался за виски. Я сразу понял, что спокойная жизнь подошла к концу, и приготовился к худшему, но вопрос, который задал господин Первый маршал, даже меня поставил в тупик:
— Юноша, вы кто?
Я, признаться, глубоко задумался. А и в самом деле — кто я? Жертва произвола Абвениев? Агнец, предназначенный Создателем на заклание во имя этого несовершенного мира? Осенний лист, гонимый ветром судьбы? Алва задумчиво изучал меня взглядом, а потом осторожно ткнул пальцем в грудь — похоже, решил, перед ним всего лишь фантом, рождённый парами кэналлийских вин. Тут я опомнился и изобразил на лице вежливое недоумение.
— Я ваш оруженосец, сударь. Фабианов день, унары, клятва… припоминаете? И, предвосхищая ваш следующий вопрос, — зовут меня Ричард Окделл.
— То-то я смотрю, лицо знакомое… Хотел бы я знать, что на меня такое нашло, — пробормотал Алва. Потом встряхнулся и уныло добавил: — Ну, раз уж оруженосец, тогда пройдёмте в мой кабинет.
Пришлось идти. В кабинете Алва рухнул в кресло, поморщился и поглядел на меня страдающими глазами. Я сразу понял, чего ему надо: дядюшка Эйвон, когда ему случалось перебрать, наутро вёл себя приблизительно так же. Поклонился, побежал на кухню и спросил Кончиту, не найдётся ли у неё свежего отвара горичника. Вопрос, конечно, был риторический: чтобы в доме, где обитает человек, подверженный столь пагубному пристрастию, да не держали ничего от похмелья — невозможно. Кухарка вручила мне искомое, я вернулся в кабинет, потряс задремавшего Алву за плечо и сунул ему дымящуюся кружку. Алва сморщился, но на удивление покорно выпил отвар, после чего немедленно просветлел ликом.
— Вот! — сообщил он уже гораздо более бодрым тоном. — Прелестно! Можно сказать, что свою службу вы начали достойно, юноша. Считайте это моим первым уроком.
Любопытно, что, по его мнению, я должен был усвоить из этого урока? Что необходимо своевременно лечить похмелье, очевидно.
— Деньги у вас есть? — неожиданно спросил Алва. И, стоило мне кивнуть, сразу же сообщил: — Смотрите, не вздумайте давать мне в долг — вечно беру, когда пьян, а потом не помню, кому и сколько должен.
Это простодушие в сочетании с обезоруживающей улыбкой вдруг показалось мне почти трогательным. Я пообещал, что ни суана не дам, попросил на всякий случай разрешения пользоваться библиотекой (поначалу Алва, кажется, даже не понял, о чем речь), а потом явился Хуан с известием, что соберано просил ему напомнить о приеме в честь дня рождения королевы Катарины. Который надо обязательно посетить. Да, именно сегодня. И даже прямо сейчас. И подарок уже приготовлен — вон, коробочка на столе. Нет, сказаться больным не выйдет.
Алва скуксился и надул губы — прямо как Айри, когда матушка тащила нас всех стоять вечерню. Хуан вздохнул и сказал, что соберано надо бы принять ванну и надеть новое платье. Я побыстрее пошёл к себе — по этикету, на приемах такого ранга Первому маршалу следовало появляться в сопровождении оруженосца, — тоже привёл себя в должный вид и спустился во двор. Алва вышел минут через пятнадцать. Блеск его глаз и широкая ухмылка, равно как и печальные взгляды конюхов, явственно сказали мне, что кое-кто успел поправить здоровье не только чашкой отвара горичника. Впрочем, взгромоздившись на своего многострадального коня, Алва вновь помрачнел и всю дорогу бормотал себе под нос что-то вроде «эти бабы…» и «не было печали — кошки накачали». Попадавшиеся на пути горожане кланялись ему, а девицы улыбались во весь рот. Судя по всему, в Олларии Алву любили — хотел бы я знать, за что.
Дворец оказался очень красив, хотя я и не смог в полной мере насладиться архитектурными изысками: во-первых, из-за кучи народу в ярких тряпках, а во-вторых, потому что Алва опять повёл себя как упившийся касеры мастеровой. Взял да и спустил с лестницы толстяка, одетого в цвета дома Фарнэби, — а ведь тот всего лишь спросил, чего это вдруг ему взбрело в голову взять себе оруженосца. Хорошо, что бедняга успел схватиться за перила. Алва весело хихикнул и сообщил мне: вот, мол, юноша, это вам второй урок — всегда действуйте первым, упреждая замыслы противника! Я не удержался от вопроса, чем провинился перед ним несчастный толстяк.
— Да не слышал я, что он там бубнил! — отмахнулся Алва. — Но ведь наверняка что-нибудь оскорбительное!
«Здрасьте-приехали», как говорила моя нянька. Охота задавать вопросы пропала, и остаток пути мы прошли в тишине. Алва ещё успел несколько раз приложиться к фляжке, которую выудил откуда-то из-под плаща, и к моменту, когда мы оказались в приёмной королевы, был уже так хорош, что нагло попёр прямо через толпу фрейлин к небольшой двери. За дверью явно была туалетная комната или будуар, и мне точно не следовало туда соваться, но я испугался, что в таком состоянии господин герцог сотворит какое-нибудь непотребство. Пришлось нырнуть следом.
Королева не произвела на меня особого впечатления — какая-то она оказалась тусклая, как варёная плотва. Да и взгляд мне её не понравился. Две служанки возились с её причёской; порядочный человек, застав даму во время туалета, поспешил бы извиниться и выйти, но Алве было море по колено. Он раскланялся, вручил имениннице кулон с алой ройей, наговорил заплетающимся языком комплиментов, которые были больше похожи на оскорбления, и только что за щёчку её не ущипнул. Я просто сгорал со стыда. Впрочем, королева, кажется, была привычна к подобному обращению.
— Мы всегда рады видеть Первого маршала Талига и его оруженосца, — тоненьким голоском сказала она.
Алва вдруг вытаращил глаза:
— Какого оруженосца? — и завертел головой, видимо, пытаясь понять, где он вообще очутился. Королева возвела очи к потолку и явственно скрипнула зубами. Я шагнул вперёд.
— Мы же с вами вчера говорили, мой эр, — я очень старался, чтобы это прозвучало ласково, но получилось издевательски. — Я ваш оруженосец.
— Эр… — протянул Алва и вдруг радостно хмыкнул: — Прелестно звучит! Верно, юноша, — а я-то всё гадал, чего вы за мной идёте?
Вошедший в эту минуту кардинал закатил глаза точно так же, как Её Величество. Следом появился кансилльер — они с Алвой тотчас сцепились языками, и меня приятно удивило то, что даже во хмелю герцог сохраняет способность утончённо хамить. Должно быть, персона Штанцлера вызывала у него весьма сильные чувства. Я немного утешился, подумав, что в дальнейшем это надо будет как-нибудь использовать. После официальной части приёма мне удалось улизнуть — Алва болтался в углу зала в компании Савиньяка, я был уверен, что капитан королевской стражи сумеет удержать своего приятеля от попытки учинить очередной скандал, — и вволю побродить по дворцу, любуясь фресками и картинами, которых тут было великое множество. К тому же я предчувствовал, что кансилльер непременно попробует связаться со мной, и хотел проверить, не ошибаюсь ли. Не ошибся: когда я рассматривал портрет Рамиро-Вешателя, ко мне подобрался неприметный человечек и вручил записку. Что ж, завтра навещу господина Штанцлера — это обещает быть любопытным.
Алва, кстати, до сих пор не явился домой. Интересно, он сейчас с Савиньяком или с королевой? Если второе, то я от души сочувствую несчастной женщине — должно быть, у нее по утрам страшные мигрени от Алвиного перегара. Тут никакие алые ройи не спасут.
20 месяца Весенних Волн, девять часов пополудни
Совершенно не было времени писать, но сегодняшнее событие стоит того, чтобы уделить часок дневнику. Последние недели я бегаю, как кабан в весеннем гоне: то сопровождаю Алву в поездках по военным лагерям или во дворец, то хожу к Штанцлеру, где приходится изображать деревенского дурачка, то гуляю с Налем, который вознамерился сделать из меня столичного жителя — даже на петушиные бои сводил. Скучновато, кстати, — особенно учитывая то, что в библиотеке Алвы я так ещё толком и не порылся. А однажды меня даже удостоила своим обществом Её Величество. Вот всё же первое впечатление — самое верное, эта женщина хитрее матёрой лисы. Будем, впрочем, надеяться, что мне удалось прикинуться восторженным болваном.
Итак, сегодня я в очередной раз собрался прогуляться в компании кузена. Выхожу на крыльцо — и тут меня сзади окликнул Алва. Трезвый, что удивительно, — и, разумеется, мрачный, как эсператист на олларианской мессе. Он спросил, куда это я направляюсь, а потом вдруг понёс что-то об опасностях, подстерегающих юнцов вроде меня на улицах Олларии, и о том, что я совершеннейший балбес и непременно паду жертвой первого встречного злоумышленника. Всё же, когда он пьян, с ним намного приятнее иметь дело. Я удержался от вопроса, чего он не заговорил об опасностях раньше, и заявил, что всегда держу ухо востро. Не соврал, собственно говоря — мой надорский наставник, капитан Рут, был в свое время лучшим разведчиком своего полка. Алва зло блеснул глазами, но отстал. Однако пятнадцать минут спустя, уже направляясь с Налем к облюбованному нами трактиру, я почувствовал чей-то взгляд. Обернулся незаметно и чуть на мостовую не рухнул: следом за мной, то и дело пытаясь укрыться за фонарными столбами, шёл человек в широкополой шляпе и шарфе, скрывающем половину лица. Отменная маскировка, просто отменная — на него все встречные в открытую пялились, недоумевая, с чего это Первому маршалу Талига вздумалось играть в прятки.
Я себе все губы искусал — так было смешно. Ну и решил, конечно, пойти навстречу непонятной блажи эра, даже Наля постарался отвлечь болтовнёй. В трактире Алва устроился за дальним столиком, шёпотом потребовал вина и за пару часов нагрузился, как корабль кэналлийского виноторговца. Я выждал удобный момент, сказал Налю, чтоб продолжал посиделки без меня, вышел во двор и спрятался за углом. Алва вскоре выскочил, заозирался по сторонам и понёсся к воротам. Я подумал, что сейчас он минут десять будет бегать по площади и искать меня, спокойно вернулся в трактир, подошёл к небольшой компании выпивох и предложил сделку: мол, выйду сейчас, зайду в соседний переулок, а вы вчетвером сделайте вид, что нападаете на меня. Плачу двадцать таллов. Парни оказались не промах: посмотрели на мой сине-черный колет, покосились на столик, где после Алвы осталась батарея пустых бутылок, и в один голос заявили, чтоб я шёл лесом. «Мы, господин хороший, люди простые, этих ваших игр в толк не возьмём, но когда господин Первый маршал пьян, он ить сам не свой! А нам жить охота». Пришлось надбавить цену, и перед пятьюдесятью таллами выпивохи не устояли. Я бодрым шагом вышел на площадь и почти сразу увидел Алву, который растерянно стоял у фонтана, оглядываясь вокруг. А дальше всё пошло, как по нотам: тёмный переулок, компания мрачных личностей, крики — и грохот пистолетных выстрелов. Первым Алва сбил неудачливого голубя, который пристроился спать на карнизе, вторым вдребезги разнёс цветочный горшок в чьём-то открытом окне. Выпивохи, вереща от ужаса, брызнули из переулка, как вспугнутые кошки. Достославный пиит Дидерих наверняка завершил бы эту сцену звоном вброшенной в ножны шпаги и репликой в духе: «О, мой благородный спаситель! Явись же пред мои очи, я стану тебе братом названным во веки веков!» — но я, слава Создателю, не был Дидерихом, поэтому беззвучно хмыкнул в кулак и медленно пошёл прочь из переулка, надеясь, что Алва уже успел убраться подальше. Так и вышло — когда я вернулся в особняк, из его кабинета уже доносилось знакомое пение. Надо сказать, что особой тоски в нём на этот раз не было. Ну и славно, а то от его обычного вытья птицы на лету дохнут.
Но всё-таки он забавный. И пытается заботиться обо мне — на свой лад. Даже трогательно.
13 Весенних Молний, час пополудни
Сил моих больше нет на этого человека. Надо попробовать добиться королевской аудиенции и умолять о переводе в Торку — всё лучше, чем сносить выходки Алвы.
Проклятущий Повелитель Ветра пускает, простите за неуместный каламбур, по ветру все мои благие начинания. На днях я придумал великолепную комбинацию, которая, наконец, смогла отвлечь Колиньяра, — а то этот тип уже начал раздражать, вечно напрашивается на хорошую затрещину. Проиграл ему в кости Баловника, которого и за бесценок ни один торговец не взял бы, и кольцо стоимостью в три суана — мой драгоценный однокорытничек принял его за фамильный перстень Окделлов. Я таких колец десять штук купил у оловянщика Тревинье — намеревался проиграть каждому, кому неймётся, а потом поглядеть на их вытянувшиеся лица, когда предприимчивые господа начнут сверять свои трофеи. И всё пошло прахом. Надо ж было Алве где-то услышать Эстебановы трели и ринуться защищать мою честь! Нет, надо признать, он был необычайно эффектен, когда читал мне краткую лекцию о жизненных принципах дворянина. Но если бы удовольствовался одними словами!
Баронессе Капуль-Гизайль я теперь просто постесняюсь на глаза показаться. У неё, конечно, дом с определенной репутацией, но всё-таки не цирк и не балаган — а то, что произошло вчера, иначе как выступлением клоуна-урода не назовёшь. Крещендо вечера настало в момент, когда монсеньор, уже очень несвеженький, попытался шарахнуть Килеана-ур-Ломбаха канделябром за то, что тот предательски перешел на игру в вьехаррон, тогда как Алва был уверен, что партия у них в тонто. Килеан, к счастью, гадина настолько скользкая, что удачу свою проверять не стал: осторожно проиграл весь долг обратно и ушел восвояси. Все-таки драться Алва умеет. Даже пьяный. Даже подсвечниками. О происшествии говорит весь город; утром пошёл к оружейнику почистить шпагу и услышал от него душераздирающую историю про то, как господин Первый маршал поставил на место подлого шулера, а попутно защитил от бесчестия прекрасную даму и несчастного сиротку. В который раз задаюсь вопросом: как все пьяные дебоши Алвы превращаются в подвиги? Сиротку он спас, видите ли! Кольца теперь пропадут за ненадобностью… впрочем, ладно, невелика беда. Хотя я уверен, что Колиньяр так от меня и не отвяжется. А Алва лежит трупом — даже к завтраку не спустился.
Пойду проверю, не надо ли ему ещё отвара горичника.
14 Весенних Молний, три часа пополудни
Пишу эти строки, а во дворе монсеньор фехтует с Хуаном. Служанки собрались у окон, хихикают и ойкают. Их можно понять: пунто реверсо у него превосходный. Сегодня он для разнообразия трезвый: раздал на удивление толковые указания по хозяйству, ездил к кардиналу и даже отказался от приглашения Савиньяков. Понимает всё-таки, что иногда нужно и поберечь себя, держится — молодец! Кстати, вчера вечером он в очередной раз исполнял свои кэналлийские песенки, и я с удивлением понял, что мне уже не так режет уши. Привыкаю, вероятно. Стал задумываться — может, не такой уж он и остолоп? Может быть, удастся его выдрессировать?
23 Весенних Молний, полночь
Зря я раздумал насчёт Торки.
Вчера пошли с кузеном в «Весенний цветок». Я весь день просидел в библиотеке, — штудировал прелюбопытнейший трактат об истории холодного оружия — изрядно проголодался и рассчитывал спокойно поесть, но едва подавальщица принесла наш обед, как в трактир ввалился Колиньяр с компанией. Ну, ввалился и ввалился, что теперь делать? Я мирно вкушал пищу, не обращая внимания на их глупую трепотню. Вот интересно — как Алва умудрился создать себе такую репутацию, а? Кого ведь только ему не приписывают: и августейшую чету он радует чуть ли не одновременно, и у половины придворных дам-то цветки невинности оборвал, и про Савиньяков я тоже всякое слыхивал. А теперь ещё и Джастин Придд. Слухи не учитывают лишь одного: большую часть дня Алва своим, так сказать, клинком пользоваться просто не способен. Ну разве что для отправления естественных надобностей… Я ел себе, стараясь потихоньку успокоить Наля, а Эстебан, видя моё равнодушие, заводился всё больше и больше. В конце концов он подскочил к нашему столу и внаглую схватил меня за плечо, призывая весь трактир подивиться на любовника Первого маршала, которого оный маршал нагибает, где захочет, — а попутно сбил локтем тарелку с моим вожделенным жарким. Вот тут я неожиданно разозлился — было ужасно жаль испорченного обеда, да и вообще: королева королевой, но заявлять, что Ричард Окделл способен разделить ложе с человеком, который неделями лыка не вяжет, это уже чересчур. Я с удовольствием вспомнил уроки капитана Рута и дал Колиньяру по зубам. Мой недруг отлетел в угол, стукнулся головой о буфет и притих. Ну, что могу сказать — кто просит, тот рано или поздно допросится. А потом, разумеется, пришлось его вызвать, как честному человеку. На самом деле, я с гораздо большим удовольствием просто выпорол бы Эстебана и отпустил восвояси — но этикет обязывал. В конце концов, Колиньяр — дворянин, хоть и набитый дурак.
Наль дрожал, как лист на ветру, но секундантом быть не отказался. И то хорошо — не звать же было Хуана, у него и так дел хватает. Наутро я, как было оговорено, явился в Ноху, где меня поджидал крайне неприятный сюрприз: Колиньяр во всей красе явил свою подлую сущность, приведя с собой всю вчерашнюю компанию. Надеяться на помощь Наля нечего было и думать — кузен никогда не был силён в фехтовании. Пока я раздумывал, что предпринять, послышался стук копыт. Разрубленный Змей, я первый раз за эти месяцы обрадовался, завидев Алву! Но радость моя была недолгой — герцог снова был пьян, да так, что и с Моро еле слез. Колиньяр со своими прихвостнями поначалу испугались, но быстренько сообразили, что к чему, и разом повытаскивали шпаги. Я с ужасом подумал, что теперь мне предстоит защищать не только себя, но и этого остолопа, но недооценил ситуацию. Алва обратился к присутствующим с издевательской речью, потом попытался скинуть плащ и колет, но запутался в перевязи. Он дёргал её и ругался по-кэналлийски, а мы все не знали, куда глаза девать. Северин Заль не выдержал, бочком подобрался к Алве и попробовал помочь, но тот раздражённо махнул на него рукой. В руке, как на грех, оказалась шпага… Северин рухнул, зажимая рану в плече, Эстебан разгневался, попёр на Алву, как разъярённый бык, а тот, продолжая сражаться с плащом, вслепую отмахнулся от него всё той же рукой со шпагой. Остриё задело висевший на стене фонарь, масло из фонаря выплеснулось на булыжники и растеклось лужей. Колиньяр, разумеется, поскользнулся — и тотчас составил компанию лежащему Залю. На площади наступила тишина, нарушаемая лишь ругательствами Алвы. Я подавил желание прикрыть лицо ладонью и повернулся к оторопело застывшим противникам.
— Советую вам уходить, господа. Он ведь сейчас выпутается, и… ну, вы понимаете.
…Первым побежал тот самый красавчик в лавандовом камзоле. Остальные, подхватив стонущего Северина и бесчувственного Эстебана, помчались следом. Мне очень хотелось заулюлюкать, но это было бы бесчестно по отношению к проигравшим. Я предпочёл любоваться прыжками монсеньора. Воистину этот человек умудрился дать новое прочтение термину «роман плаща и шпаги» — он так самозабвенно боролся с ними, что у меня слёзы восторга наворачивались. Впрочем, когда Алва едва не грохнулся на залитые маслом камни, я решил, что пора прекращать, и помог ему выпутаться из складок ткани. Раскрасневшийся Алва встал в позицию, огляделся и замер.
— А где…
— Убежали, — сказал я, стараясь сдержать смех. — Всем известно, что вы отменный дуэлянт, эр Рокэ, так что я могу их понять.
Как всегда, услышав от меня это обращение, Алва заулыбался. Всё-таки он изумительно красив, даже пьяный и растрёпанный… Я аккуратно взял его под локоть, отвёл подальше от масляной лужи и прислонил к стене — не дай Создатель, упадёт и ушибётся — а потом привёл Моро, и мы поехали домой. Всю дорогу Алва разглагольствовал о том, что молодёжь разучилась драться, и что он теперь просто обязан заняться моим обучением. Велел с утра спуститься во двор — «я, юноша, сделаю из вас настоящего фехтовальщика, вы мне ещё спасибо скажете». Мне оставалось только поддакивать и обнимать его за талию, чтоб не навернулся с коня. Мало-помалу Алва утих и как-то напрягся, а потом вдруг откинул голову на моё плечо. Не скрою, это оказалось довольно приятно. Вскоре он спросил, с чего, собственно, началась наша ссора с Эстебаном. Я не счёл нужным скрывать причину.
— Вас так оскорбило утверждение, что мы можем быть любовниками? — спросил Алва почти трезвым голосом. Что-то в его тоне заставило меня покачать головой.
— Нет, — сказал я, — по правде говоря, я больше расстроился из-за обеда. В «Весеннем цветке» отлично готовят мясо, монсеньор.
— Понятно, — протянул Алва. — Вот что, юноша… когда доберемся до дома, у меня к вам будет поручение. Отвезёте записку баронессе Капуль-Гизайль.
И он действительно отправил меня в дом этой женщины! Конечно, подозрение возникло у меня сразу же — в конце концов, недаром красавица-баронесса пользуется определенной славой, но до последнего момента я хотел надеяться, что ошибся, и Алва в самом деле не нашел себе более подходящего посланца для доставки дипломатической почты. Но увы. Прочитав письмо, прекрасная Марианна улыбнулась и предложила мне усладить слух пением знаменитых морискилл её супруга. Услаждать слух почему-то предполагалось в спальне, хотя никаких морискилл там и в помине не было. К счастью, баронесса оказалась женщиной деликатной и догадливой, и мне не понадобилось идти на крайности вроде выпрыгивания в окно. Мы побеседовали о птичках и пчёлках, поели черешни, после чего я с облегчением откланялся и поехал домой, обдумывая случившееся. Путём долгих логических рассуждений пришёл к выводу, что Эстебан был в чём-то прав, и Алва действительно имеет на меня определённые виды. Но кошкин хвост ему, а не что-то подобное! Не то чтобы меня отталкивала сама идея, однако спать с собственным сеньором — дурной тон. Хотя… тут мои мысли приняли несколько странное направление, я помотал головой и пришпорил коня, мечтая поскорей добраться до дому и найти покой в моей любимой библиотеке. Но не тут-то было.
Хуан, завидев меня, прямо на глазах расцвёл — я далеко не сразу понял, в чём дело, но когда он чуть ли не под руку повёл меня к кабинету Алвы, откуда доносились знакомые рулады, всё стало ясно. Монсеньор снова изволил тосковать. Я вошёл в кабинет, мысленно попрощавшись с возможностью спокойно провести вечер. Алва пытался выглядеть равнодушным, а сам так и шарил по мне взглядом — видимо, пытался обнаружить доказательства потери невинности. Он определённо заслуживал наказания за свою неумелую попытку разнообразить мой досуг. Я с томным видом уселся к его ногам и притих. Что началось дальше — Дидерих отдыхает. Песни Алва пел одна душещипательнее другой, обжигал меня огненными взглядами, пытался читать морали и учить жизни, а про Марианну загадочно и скорбно молчал. Всё же логика у этого человека отсутствует напрочь: сам же отправил меня к куртизанке, а теперь, видите ли, представляет хор отвергнутых из оперы «Нам не дали». И это первый любовник Талига — никакого понятия о куртуазии.
Но, положа руку на сердце, должен сказать, что эти его ухаживания по-своему обаятельны.
6 месяца Летних Ветров, пять часов пополудни
Не успеваю ничего записывать — началась война. Алва, кстати, раскрылся передо мной с совершенно неожиданной стороны: он уже два дня трезвый, носится то к кардиналу, то в лагеря, то в казначейство, а дома головы от бумаг не поднимает — даже ест в кабинете. Должен признать, что недооценивал его организаторские таланты, да и интригу эра Августа он саботировал самым восхитительным образом, что заслуживает уважения. Все-таки не зря он Первый маршал.
7 часов пополудни
Завтра выступаем. Алва на радостях набрался с младшим Савиньяком так, как я и не упомню, пел, орал, а под конец едва не раскроил себе череп, выходя из кабинета мимо двери. Беру свои слова назад — этот человек неизменно верен себе.
18 Месяца Летних Молний, вечер
Больше месяца не прикасался к дневнику — мы всё воюем, а наш блистательный «Прымпердор» развлекается, как может. Из происшествий за последнее время: повелел побрить лису и выставил в качестве авангарда стадо козлов. Удивительное дело, но, несмотря на все его выходки, мы неуклонно побеждаем. Мне начинает казаться, что в безумии Алвы есть определенные плюсы. Пить он стал меньше, зато ежедневно; среди рядовых и младшего командного состава пользуется неизменным уважением — хотя бы за то, как ловко держится в седле после дневной порции. Я, конечно, никому не собираюсь рассказывать про седло с ремнями и креплениями, придуманное Хуаном. Впрочем, неприятные моменты тоже случаются: на днях я решил для общего развития припомнить труды по баллистике, прочитанные в библиотеке, и немного пострелять, но Алва будто почуял и примчался в самый неподходящий момент. Он всегда чует, когда кому-то хорошо, — чтобы немедленно сделать плохо. Словно из-под земли вырос: весь перемазан в саже, вид лихой и придурковатый, глаза счастливые, как у унара в увольнительной. Разрубленный Змей! Причём я ведь до его появления успел и траекторию рассчитать, и навести орудие… а этот бездушный мерзавец пнул ногой по лафету и к кошкиной матери сбил прицел. Я, бормоча про себя ругательства, попытался исправить ситуацию, потом взялся за фитиль — и тут Алва ни с того, ни с сего впал в умиление и ласково погладил меня по голове. Я был так изумлён, что подскочил на месте. Пушка подскочила вместе со мной, едва не отдавив Алве ногу, но что самое обидное — ядро попало точнёхонько в этот проклятый позолоченный шар с лентами. Крайне подлый прием — если Алва ещё раз попробует меня так погладить, я и без пушки выстрелю.
24 Месяца Летних Молний, вечер
Эра Рокэ укусил ызарг.
Визгу было на весь лагерь! А когда я примчался в палатку с припарками и всем прочим, этот бесстыдник как раз уговаривал Вейзеля подуть на укушенный палец. Мол, нянька его кэналлийской светлости всегда так делала. Причем он успел так заморочить бедному Курту голову, что тот уже и щёки раздул, как хомяк на гороховом поле. Я изрядно взбесился — мало того, что Алва ведёт себя как ребёнок и пытается поймать всякую дрянь, так он ещё и лучшего артиллериста армии позорит. Выпроводил Курта из палатки и занялся Алвиной рукой — палец ему чуть не насквозь прогрызли. Странное дело, но как только Вейзель ушёл, Алва смолк и только сопел, поглядывая на меня своими глазищами. Всё-таки у них очень необычный оттенок. Я вчера любовался местными озёрами и… впрочем, это всё лирика. Алва спит, выкушав для успокоения очередную бутылку «Крови» — пойду, пожалуй, тоже лягу. Интересно, ызарг хотя бы не отравился?
10 Месяца Осенних Скал
Да чтоб меня твари Закатные утащили!!! (дальше вся страница густо замазана чернилами)
10 месяца Осенних Скал, а может, 11. Ночь, в общем
Я не знаю, что писать. Это… похоже, безумие заразно. Создатель, что мне теперь делать и как себя вести?
Неделю назад Алва тоже вздумал полюбоваться озёрами — прихватив с собой меня, таможенников и многострадального Вейзеля. Он разгуливал по берегу и задавал десятки вопросов. Я припомнил уроки мэтра Шабли — надо же было упомянуть, что здешняя фауна почти уникальна, а один из видов рыб вообще не встречается нигде, кроме как в Чёрном Оке, и славится неповторимым изысканным вкусом. Услышав про вкус, адуаны оживились, а Алва встал в стойку, как Лово. Выудил из кармана кусок засохшей лепёшки и принялся зычным голосом раздавать указания. Пять минут спустя несчастный барон Вейзель, пыхтя, отстегивал от своего белья булавки, из которых было решено наделать крючков, Шеманталь резал на куски моток бечевы, а мы с Коннором выламывали в кустах подходящие палки. Сели на берегу в ряд, как ызарги у трупа степной кобылицы, и притихли — воображаю, насколько это было идиотское зрелище. Клёва никакого не было, хотя Алва и здесь отличился — ему единственному попался на удочку некрупный бычок. Рыбешка глядела на нас скорбно и разевала рот, чем донельзя напоминала хрупкий наш «талигойский гиацинт». Эр Рокэ, кажется, тоже уловил сходство, потому что передёрнулся, пробормотал что-то вроде: «Прошу простить, эрэа, что помешал вашей молитве», — и кинул бычка обратно в воду. Разгорелся бурный диспут, можно ли в полевых условиях сплести рыболовную сеть, или стоит просто сколотить плот и удить с него. Разумеется, после такого шума любая, находящаяся в более-менее здравом уме рыба уплыла подальше. Алва деловито припоминал все возможные способы рыболовства и вдруг, поглядев на Вейзеля, заорал:
— Эврика!
Я даже не успел удивиться, что он знает старогальтарский, — у меня в глазах потемнело, когда господин Первый маршал сообщил, каким способом рассчитывает разнообразить наше меню. Адуаны восторженно заорали, Вейзель спал с лица и принялся взывать к здравому смыслу Алвы, но тут же убедился, что никакого здравого смысла у того и в помине нет: Алва заявил, что не хуже него понимает в минном деле, послал Шеманталя в лагерь, забегал по берегу, рассматривая скальный завал… Я сидел на обрыве и всё никак не мог поверить, что это происходит наяву. Но к вечеру команда сапёров подготовила всё «для глушения», а счастливый Алва хлопнул по плечу хмурого Вейзеля и заорал:
— Сейчас как жахнет!
И жахнуло.
Дальше даже вспоминать не хочу. Это счастье, что долина пустовала, — ее обитатели еще неделю назад снялись с насиженных мест и бежали прочь, убоявшись сумасшедшего — после Дарамы и Барсова Ущелья слава Алвы шла впереди него. Но во что тут всё превратилось… Я не мог смотреть на Алву — мне хотелось или вызвать его, или хотя бы врезать ему по носу. А все вокруг только и делали, что превозносили маршальские успехи. Адуаны, не будь дураки, разнесли всюду весть, что «Прымпердор» не рыбку ловил, а седунов отваживал, Адгемару был срочно послан ультиматум, в котором говорилось, что Равиат может постичь та же судьба, что постигла долину Биры, — мгновенно сориентировавшийся Алва даже отправил Вейзеля и его людей к Змеиному Оку, чтобы всё выглядело достоверно… Нет, я понимал, что ему в очередной раз безумно повезло, и что об исходе войны больше можно было не беспокоиться вовсе. Но смотреть на него не мог и не хотел.
И вот сегодня объявили перемирие. Армия праздновала весь день, по всему лагерю пели, орали, веселились, а я сидел у себя, не желая никого видеть. Сдуру хлебнул немного касеры — гадость несусветная, но мне надо было как-то растопить холод в груди — и неожиданно взбесился. Решил — пойду, выскажу наконец всё, что накипело. И про пьянство, и про выходки его проклятые, и… в общем, хлебнул ещё для злости и понёсся в палатку Алвы. Даже если он там с адуанами — плевать.
Адуанов у Алвы не было. Вместо них был Вейзель — я услышал его голос и благоразумно остановился. Удивительное дело: Курт почти в голос орал на Первого маршала и, похоже, заводился всё сильнее и сильнее.
— Рокэ! — кричал он, — вы же знали, к чему это приведёт! Вы хоть понимаете, что наделали?
— Знал, — лениво ответил Алва. — Но я устал от солонины на завтрак, обед и ужин, вы уж простите, дружище. К тому же всё так прелестно закончилось. И не будьте вы слабаком, в конце концов!
Вейзель захрипел, как удавленник, и вдруг выскочил из палатки — я еле успел спрятаться за углом. Послышался звон и плеск, Алва наверняка наливал себе очередную порцию своего кэналлийского пойла. Меня просто разрывало на куски — клокоча от ненависти, я откинул парусину, ворвался в палатку — и замер.
Алва сидел на койке. Я как-то сразу понял, что он трезв. И что ему плохо, очень-очень плохо. У него было серое лицо, и выражение глаз совершенно непривычное — оно вдруг испугало меня до дрожи. И разу не видел у него такого. Осмысленного. Страдающего.
— Юноша? Что-то случилось? — спросил Алва негромко.
Заговорить было лишь малой частью беды. Значительно тяжелее оказалось услышать в ответ то, что я никак не ожидал, и чего просто не мог сказать человек, казавшийся мне таким цельным в своей немудреной организации. Мы сидели с ним на этой скрипучей койке. Разговаривали. Пили — совсем немного, он, кажется, вообще только губы мочил. Потом придвинулся ближе, вздохнул, а я… Не знаю, словом, что со мною произошло... Наверное, очень хотел утешить.
Ну, и утешил.
Проснувшись рядом с ним утром, долго собирался уйти незаметно, но проворонил — Создатель, что за идиотский каламбур! — момент. Рокэ открыл глаза и улыбнулся. Так улыбнулся, что никуда я не ушёл. Тогда. Потом ушёл всё-таки и весь день прятался от него, как глупый ребёнок, а он не искал. Я и сейчас прячусь — сижу в палатке Вейзеля, сказал ему, что у меня кончились чернила, а я хочу написать в Надор. Соврал, конечно. Я хочу совсем не этого.
Я хочу забыть.
Забыть, какая у Рокэ белая кожа. И шрамы. Какая у него гибкая спина. Как он вздыхает. Как стонет. Как вскрикивает. Как закрывает глаза. Как обнимает и как (полстраницы снова залито чернилами)
Нет, к кошкам всё.
Как он посмел вообще!.. А я — я как посмел? И уместно ли здесь такое выражение? И как мне теперь быть со всем этим?
Спать не могу. Ничего не могу. А если я ему как-то повредил? Я же… Нет, достаточно. Нам нужно поговорить. И мы поговорим — утром я первым делом отправлюсь к своему эру. Я должен, и не только ему — себе тоже.
Даже если единственным, что я от него услышу, будет «в позицию».
15 Осенних Скал, утро
Правду говорил старый Рут — с бедой нужно переспать. Он, разумеется, имел в виду совсем другое, но если считать Рокэ моей личной, выстраданной бедой — то получается даже забавно.
Сейчас немного стыдно вспоминать, как я сходил с ума несколько дней назад. Особенно если учитывать, что Рокэ волновался ничуть не меньше. Ещё и этот идиотский суд Бакры — Рокэ был неловок ещё более, чем всегда, и когда он взялся за пистолет, я от души пожалел всех, находившихся в зоне обстрела, включая и себя. Зная господина Первого маршала, можно было быть уверенным — кто-то падёт. Пал, что неудивительно, именно тот, кто заслуживал. Какая, в сущности, разница, попал или промахнулся Рокэ, расквашивая Адгемару череп? Кажется, я начинаю постигать этот стохастический метод ведения боевых действий. Более того, нахожу в нём что-то завораживающее. Кстати, брата Мишеля — Робера — Рокэ, умилившись, помиловал своей проэмперадорской властью. Послужит годик в Торке, потом вернётся к деду… Думаю, у него всё будет хорошо. И у нас с Рокэ тоже. После суда мы всё-таки поговорили. Долго выясняли, чувствует ли кто-нибудь из нас себя оскорблённым — и как-то одновременно пришли к выводу, что нет. А потом стало так просто и легко, что я до сих пор поверить не могу. Правда, забот у меня точно прибавится: вот доберёмся до Тронко, уладим все дела — и увезу его в Надор, подальше от винных погребов. Пусть слегка остудится в наших краях. Матушка, конечно, поначалу будет сходить с ума, но ничего — в конце концов, Рокэ умеет быть обаятельным. Не знаю, как это у него получается, но тем не менее. И, кстати, у старой Нэн есть рецепт снадобья, которым она любого может за месяц отвадить от тяги к горячительным напиткам, — как прибуду на родину, первым делом этот рецепт выспрошу.
Надо пойти проститься с маркизом Эр-При. Он, кстати, звал меня с собой в Торку — мол, твой эр тебя наверняка отпустит, будем вместе дриксов гонять. Я рассказал Рокэ о разговоре, и он вдруг как-то приумолк, а потом заявил: «Я пойму, если вы уедете, юноша». Причем глаза прятал — видно, боялся, что я замечу, как тошно ему играть в благородство… Смешной он всё-таки.
Вот куда я его оставлю, если за полчаса до этого он так увлёкся, расписывая мне красоты своего любимого Алвасете, что опять сел мимо походного стула?