erkenne mich ich bin bereit
Мне сейчас додали фидбека на самый трудный, самый дорогой сердцу моему текст, который я пишу два года и от него пока есть 10 страниц. К вопросу о темпах. Если бы еще это были 10 страниц откровения, а нет, ретеллинг Тынянова. Просто хочу сказать, что фидбек прекрасен, что я его, по своим ощущениям, ужасно недоедаю, но рациональная половина как бы подсказывает, что нужно что-то делать, и что-то хорошее делать, чтобы получать, а не как я :3 А еще что бывают такие люди, которые не просто додадут лучей любви, а еще чувствуешь, что по самой глубинной твоей нутрии прошлись прожектором, прошли по всем разложенным любовно минным полям, собрали все маки Эпине и приносят их тебе в красиво оформленном букете, и ты сидишь, закуриваешь, кончаешь десять тысяч раз и понимаешь, что все было не зря.
А еще перечитала нашу с Фл ролевую игру по ГП на твою-мать-тысяч страниц (в одном игропосте мы вышли за предел количества комментариев, кажется) и поняла, что, несмотря на бесстыжее (не видит же никто) передирание из понравившихся текстов - из книг, из фиков, можно реконструировать мое чтение по периодам; несмотря на откровенную адаптацию персонажей из Шубокса, на самоповторы и длинноты, ухитрилась вложить в двух ОС историю, от которой сама каждый раз начинаю реветь, перечитывая. У каждого есть свой критерий хорошо написанного сюжета. У меня для драмы - когда реву в процессе написания и хотя бы один раз при перечитывании. И это было попадание, что редко бывает. Делать из него что-то более серьёзное, убирать эпигонство слишком долгая работа, но пусть останется здесь, на память о прекрасном времени.
читать дальшеЭто началось в субботу, через пятнадцать минут после полудня. Киллиан как раз собирался отправиться в Лондон за новой рабочей одеждой и глянул на часы, прикидывая, как быстро обернётся, если не поедет через Хогсмид и обойдётся директорским камином. Стрелка дёрнулась, перекрыла собой четвертное деление, и дальний угол комнаты осветился холодным синим пламенем, на него метнулась крупная кошка, закричавшая голосом Кейт: «Их семеро, трое за углом, АК! Скорее!». Всё вдруг стало очень спокойным и замедленным. Семеро боевиков, применяют непростительные, нет приказа брать Лепреконов живыми, задача - уничтожение. Объект, скорее всего, уже снят, о нем Кейт не сказала, иначе приоритет был бы отдан его защите. Координат она не дала. Так. Что делать? Отследить Кейт по медальону. Нет, не получится, она его слишком мало носила, да и подарок всегда запоминает хозяина, а не дарителя. Вещи Кейт или Фила. У него ничего нет. Стоп. Вещи. Что-то начинало смутно вспоминаться. Секундная стрелка залипла, не успевая за мыслью, двигалась, будто в глицерине – одно деление, два. Киллиан ощутил, что дрожит всем телом и вспотел. Это было плохо. Вещи. Личные. Которые трогали. Не подарки. Связь… средство связи… что-то такое Кейт делала, что-то небольшое, похожее на амулет, простые такие, банальные привязки на общность объектов… чёртов блядский грёбанный браслет!!
Время получило команду «отомри» и побежало по своим делам. Киллиан ринулся к прикроватной тумбочке, выдернул ящик с мясом и вывернул его на пол, перешаривая скопившееся барахло. Браслет был горячим, почти пылающим, странно, как только не прожег в дереве дыру. Вдохнув, выдохнув и сжав палочку, Киллиан схватился за него…
И тут же заученным движением упал на руки, спасаясь от пролетевшей в районе его головы Бомбарды. Пара движений, и он уже за щербатым остовом свежеразнесённой стены – внутри, в уничтоженном домике, валяется то, что осталось от мебели, а штукатурка пахнет гарью. Теперь можно оглядеться. Он услышал сдавленное шипение справа, резко обернулся, но это был всего лишь Шон, осторожно утирающий кровь со лба и показывающий четыре пальца в сторону улицы и три – за дом, в направлении соседнего особнячка. Киллиан жестом спросил об остальных, Шон с убитым видом пожал плечами, накрутил на палец воображаемый локон (это Кейт) и показал на другую сторону улицы, в узкий промежуток между домами. Значит, загнали в угол, и нужно вытаскивать или прикрывать. Киллиан сглотнул слюну, скрестил пальцы и показал Шону, что нужно выползти одновременно с двух сторон стены. С улицы раздались новые выкрики, минута тишины закончилась, несколько Авад, голос Патрика, ревущий «Ступефай!», голос Фила – речитатив из боевых заклинаний и отборного мата. Ему отвечали точно таким же речитативом невидимые, но ненавидимые УпСы, и Киллиан надеялся, что ни одно из посланных проклятий Фила даже не задело. С крыши соседнего дома чуть ли не на голову им с Шоном прыгнула Лиззи, вслед за нею кубарем скатился Пожиратель, тут же получивший двойную дозу «Петрификуса» и повалившийся без движения, как злобная гусеница, не успевшая намотать на себя кокон. Лиззи, экономя энергию, отключила его по-простому, тюкнув камнем по затылку.
–Пятеро, – сообщила она, с тревогой глянув на Шона, которому продолжало заливать кровью глаза, и коротко кивнула Киллиану в знак благодарности. Лепреконы уже знали о том, что Ирвин формально вышел из игры.
– Наши? – спросил Шон, прикрывая Лиззи с просматривавшегося фланга.
– Пятеро, – мрачно сообщила она.
– Что?! – прошипел Кил, впиваясь ногтями в ладонь.
– Байрон окуклился, - Лиззи пнула бездвижное тело пожирателя, - Но жив. Кейт ногу сломала. Между домами. Надо вынимать.
– Шон прикроет, мы с тобой внутрь, ты с ней аппарируешь, оставишь и вернёшься. Маточный браслет с неё сними.
– Почему я, а не ты? – нахмурилась Лиззи.
– Потому что я на свежего. Сменишь.
– Идёт, – мотнула головой Лиз и перескочила на другой край стены, прильнув к ней спиной. – На счёт три. Раз, два…
И они побежали. Шон удачно снял ещё одного пожирателя, замешкавшегося при выборе жертвы. Землисто-бледная Кейт притулилась у стены, рядом с мусоркой, и пыталась даже в таком состоянии держать купол, который она ежеминутно подновляла вокруг Пата и Фила, и который точно так же ежеминутно сносило стараниями резервных УпСов. Те трое, прятавшиеся за домом, наконец-то оценили убыль с своём составе и выскочили из укрытия. Четверо на двоих, на улице стало практически смертельно опасно. Шон рванулся наружу, Киллиан – за ним, оставив Кейт на попечение Лиззи. Проклятия летали в воздухе, каменная крошка летела в глаза. В спешке Ирвин забыл натянуть куртку, и какой-то осколок на лету резанул его по правому плечу и саданул в рёбра, но после удара ничего не болело. Фил дал сигнал отходить, и они направились было к тому самому дому, в который аппарировал Ирвин, если бы им не помешали.
Внезапно справа от Киллиана и за спиной О’Доннела с земли поднялся Байрон – резко и во весь рост. Неестественно громким голосом он позвал Фила, тот, вздрогнув, обернулся, собираясь, видимо, заорать, чтобы дебил пригнулся. Патрик, прикрывавший Филу спину, тоже потерял бдительность, ошеломленный этим восстанием.
И в этот момент Фила подхватило ударной волной трёх проклятий сразу, подбросило вверх и впечатало в стену дома на высоте второго этажа. Киллиану показалось, что падал Фил бесконечно. Закричала выносящая Кейт из переулка Лиззи, а дальше мир развалился на кусочки, как калейдоскоп.
Потом Киллиан никак не мог восстановить последовательность действий. Он помнил, что кричал тоже, помнил, что один из Пожирателей вдруг надулся и разорвался на мелкие куски, помнил, что откуда-то с их стороны вдруг полетела Авада и покончила со вторым. Третий подхватил корчащегося на земле четвёртого и аппарировал. Стало тихо, очень, очень тихо.
Кейт говорила потом, что от момента падения Фила до окончания драки прошло не больше минуты. Киллиан не был в этом уверен. Это время могло быть с равной вероятностью парой секунд или парой лет. Патрик и Шон уже пытались поднять Фила, а Ирвин всё стоял, не в силах руки поднять. Фил, поддерживаемый под голову, открыл глаза, огляделся и почему-то очень громко сказал:
- Блядские… Блядские ноги... не идут.
А потом закрыл глаза и больше ничего не говорил.
***
Авроры и колдомедики прибыли, как всегда, через десять минут после того, как всё закончилось. Магглам пришлось стирать память всем кварталом, дом наращивали из руин, прилепив для видимости фасад-фантом. Фил так и не пришел в сознание. Его было решено не шевелить до появления врача (спасибо Кейтлин, гласу разума), и, как оказалось, решение было совершенно правильным. Медик осматривал Фила долго, бесконечно долго, и Ирвина трясло так, что термос с чаем в руках ходуном ходил. На рёбра ему наложили шину, рваную рану на плече забинтовали с бумсланговым компрессом, обещая, что до завтра основная часть мяса срастётся.
– Порядок? – спросил его Шон, деликатно положив руку на плечо. – Ты нормально после этого?
– После чего? Я-то цел, – бормотнул Киллиан, покосившись на свежий шов на лбу Шона.
Тот удивлённо уставился на Ирвина.
– Ну, после того… после Авады, короче. Нормально?
– Что – после Авады? – спросил Ирвин, не отводя глаз от врача, который что-то объяснял Патрику, и Патрик с каждым его словом становился всё более серым и усталым. Нет, пожалуйста. Нет. Это происходит не со мной. Этого не может быть. Всё будет хорошо. Пожалуйста, пусть его сейчас же подлатают, и он очнётся.
– Ты же убил одного. Авадой. Не помнишь? Не волнуйся. Нормально. Это была самооборона. Ты был в шоке, отсюда и выплеск агрессии. Ни у кого вопросов не будет. Ну, даже если палочки на досмотр возьмут, мы всё объясним, мы свидетели, это был такой момент, что отвод от расследования, естественно, подпишут, - Шон объяснял ласково, как душевнобольному.
Доктор закончил говорить с Патриком и скомандовал двум аврорам принять носилки, на которые переложили Фила. Лиззи подошла к Патрику, что-то (ясно же, что) спросила, получила ответ, запрокинула голову к небу, будто бы облачка выглядывая, и на странно прямых ногах прошагала навстречу остальным лепреконам.
– Позвоночник сломан в пяти местах со смещением, - без интонации произнесла она, дергая себя за пальцы. – Врач говорит, кома. Понесут в маггловскую, в Мунго аппарировать нельзя, по камину – тоже. Говорит, какие-то центры дыхания чуть не оторвались, может умереть от любого движения.
Байрон, все ещё отходящий от Империуса, уронил свой термос и заплакал навзрыд, размазывая сопли по лицу. Лиззи как-то немного брезгливо ткнула его в бок. Оказалось, именно из-за трепотни Байрона их всех и накрыли. В одном из обездвиженных Пожирателей он признал своего приятеля-собутыльника, с неделю назад познакомившегося с ним в баре и проставлявшегося столько раз, что Байрон поверил в лучшее в людях.
– И что теперь делать? – спросил Шон, переводя взгляд с одного на другого, явственно не решаясь сказать своё фирменное "ребята, да всё уладится!", потому что всем было ясно, что не уладится. Потому что у Кейт сломана нога, и костевыправляющее заклинание дало жуткий побочный эффект, из-за которого она еле дышала от боли и нуждалась в полной замене костей ниже колена, потому что клиент мёртв (детей и жену успел спасти Фил, раскрывший портал из ничего и запихнувших остатки семьи замминистра во Францию), потому что они упустили двоих. Потому что Фил в коме, у него переломан позвоночник, и его даже нельзя отправить в св. Мунго. Потому что магической больницы в Дублине как таковой не существует, есть только маленькое крыло маггловского госпиталя и три штатных врача-терапевта. Где-то под левой лопаткой угнездилась боль, выпускала когти по одному.
– Надо ехать с ним в больницу, – он не узнал свой голос и прокашлялся. – Присмотреть.
– Правильно, – поддержал подошедший Патрик, растерявший свой вечный гонорок и донельзя потерянный. Впервые за много месяцев Киллиану не было противно смотреть на него.
Приехал маггловский фургончик скорой помощи, отдел ликвидации наскоро сочинил для них фата-моргану с абсолютно целой улицей и последствиями уличной драки. Санитары, напряженно поглядывая на беспомощно сгрудившихся Лепреконов, подняли носилки. Рука Фила безжизненно соскользнула с края полотна, опустилась на развороченную плитку мостовой, шваркая костяшками по камню. Ладонь, такая жёсткая, горячая, живая, с толстым шрамом поперёк изнанки, оставшимся от глупой подростковой схватки, умевшая гладить, обнимать, тискать, сжимать, умевшая всё, раскрылась сейчас безвольно, показывая испод, как мёртвый зверёк. Ирвин перестал видеть, мир расплылся, утратил чёткость.
Фила занесли в фургон, пустили вместе с ним Кейт с её переломом, остальных брать не согласились, пришлось аппарировать за три квартала от больницы. Чем ближе к больнице, тем меньше Киллиану удавалось соображать. Он весь разрывался между страхом и безумной надеждой, суеверно пугаясь предпочесть что-то одно: вдруг сглазит? или вдруг накаркает? Но страха было больше, он сочился из белых углов, пахнущих хлором, из безликих дверей с табличками, липкая паника волной накатила тогда, когда единственный вышедший на работу в субботу колдомедик провёл их в палату, в которую положили Фила, и попросил кого-нибудь расписаться на составленном акте вместо родственников больного. Медик так хотел сказать "усопшего", что Ирвин еле удержался от того, чтобы съездить по его сытому, усталому, привычно-соболезнующему лицу, потому что этот урод вернётся сейчас к своей семье, пить пиво и читать "Субботний пророк", а Фил тут умирает, умирает, и эта скотина ничего не делает, потому что "не обладает должной квалификацией" и "вызвал специалиста из центральной клиники, он должен вскоре прибыть".
Они окружили койку Фила, как окружают гроб во время последнего прощания. О'Доннел лежал, повернувшись на бок, закрыв глаза, но приоткрыв рот, и наволочка вокруг его лица уже потихоньку темнела – изо рта текла слюна. Его левая кисть мелко и часто подёргивалась, лицо приобрело какой-то синюшный оттенок. Байрон опять заревел. Лиззи скрипнула зубами, отвернулась и сказала, что найдёт Кейт и попытается связаться с её роднёй.
- Я отыщу миссис О'Доннел, - сипло сказал Патрик, аппарируя прямо из палаты.
- О Господи, - шептал Шон, сцепив руки на плечах, - Господи, господи...
***
Ирвин сидел на стуле у окна, баюкая монотонно ноющую руку, и смотрел за тем, как на маггловской машинке, протянувшей хищные конечности-жгутики под кожу Фила, в его нос, в его вены, опадали и снова поднимались зазубренные холмики. По одному "пи-ип" на каждый верхний зубчик; по одному утробному шипению прозрачных мехов, нагнетающих воздух в плохо работающие лёгкие Фила, на каждые шесть писков. Хирург из Св. Мунго приехал, поводил сканером-амулетом по груди О'Доннела, пожал плечами и попросил поставить все эти странные маггловские приспособления. Теперь Фил дышал с их помощью, и, если бы случилось что-то экстренное (врач сказал "когда", и от этого захотелось завыть, вторя Байрону), пищалка дала бы знать. Иногда веки Фила начинали подёргиваться, как будто он собирался проснуться, рука продолжала время от времени беспомощно дрожать, и периодически он тихо сипел.
- Тремор конечностей – признак хороший, - сообщил врач, убирая свой амулет в карман халата. Он избрал Ирвина в качестве специалиста-контактёра, поскольку остальные проявляли гораздо больше эмоций. Здесь врач допустил ошибку. Киллиан понимал максимум половину сказанных ему слов. Он будто бы замёрз, покрылся ледяной коркой, закрываясь от происходящего. - Значит, проводимость путей сохранилась. А вот глазодвигательные движения и хрипы ни о чём не говорят, это может быть, наоборот, показателем регресса, из-за внутренних судорог. Беда в том, что в спинномозговой канал попал физический носитель проклятия. Какая-то дробина адсорбировала непростительное и лежит прямо под дыхательным центром. Вынуть её заклятием нельзя, сдетонирует. Любое движение ликвора, она шевельнётся, и проклятие придёт в действие.
Врач стянул перчатки и серьёзно оглядел койку.
- Ему сиделка понадобится... на некоторое время. Надо будет чистить подушку и простынь. Ходить он будет под себя, а трогать его нельзя пока, даже шевелить. У нас есть специальные койки для таких, но к нам-то его не доставить. Я ввёл ему все возможные регенерирующие зелья и наложил лигатуру Добровского, если возьмётся, то поможет. Только вот... – он поглядел на Фила ещё раз и покачал головой, - нда. Хорошо одно, боли он чувствовать не будет.
Хирург покинул их, оставив больного на попечение местного терапевта. Потом в палате вдруг стало людно. Прибыл Патрик с сестрой Фила: мама его, услышав о состоянии сына, слегла с гипертоническим кризом и никуда пойти уже не смогла. Явилась вместе с ними и какая-то кучерявая девица с авоськой апельсинов, немедленно принявшаяся плакать на плече у Патрика, плакать на стуле рядом с кроватью Фила, плакать, поглаживая Фила за руку, и сетовать на судьбу. Фил дёрнулся, слюна потекла изо рта. Киллиан уже ставшим привычным жестом убрал влажное пятно с подушки. Девица, вздохнув, села на стул подальше от койки.
В палате стало толкотно и шумно: сестра и, очевидно, подружка Фила изливали друг другу душу, опасливо косясь на койку. Лиззи вернулась из палаты Кейт и рассказывала, как та мужественно претерпевает процесс наращивания костей. Шон сбегал на улицу и вернулся с кофе и лепёшками для всех. Киллиан машинально принял бумажный стаканчик, но пить не смог – в горле стоял комок, мешая сглотнуть. Нити нескольких разговоров вились, как линия на табло, извиваясь между страхом и горем. Ирвин молчал, говорить было бессмысленно, ни одно слово Филу не поможет. О'Доннел перестал подрагивать, теперь руки лежали неподвижно, холодные, с проступившими синими гроздями венок.
А потом, постепенно, один за одним, все стали расходиться. Сестра Фила, утирая слёзы, отбыла к больной матери. Рыдающую подружку Фила увел Патрик, накинув ей на плечи свой пиджак. Терапевт, суетливо потирая руки, отправился домой, намекнув на то, что ничем не сможет помочь в критической ситуации, зато завтра поможет с оформлением вскрытия и кремации. Лиз снова ушла к Кейтлин, ей дали разрешение переночевать в палате. Шон долго и беспомощно ходил туда-сюда, пытаясь понять, может ли быть хоть чем-то полезен, и, наконец, заснул в приёмной, развалившись на кушетке. Сердобольные медсестрички принесли ему подушку. Патрик вернулся, и они долго сидели в тишине – два с половиной человека и мерно попискивающий аппарат. Потом Патрик начал клевать носом, чуть не свалился со стула, хриплым голосом оповестил, что пойдёт отлить, и не вернулся. Видимо, разделил судьбу Шона.
Перевалило за три часа ночи. Веки воспалились так, что проще было не закрывать глаза вовсе. Киллиан передвинул стул ближе к кровати, то и дело нервно прислушиваясь к становящемуся всё более тихим дыханию. У него был шприц с адреналином и активированный реанимационный амулет ("Если решите, пользуйтесь, только вот... ну что уж там", сказал доктор). Нужно было не ошибиться, нужно было знать наверняка, когда это не повредит, когда это будет нужно. Если бы только знать.
Лицо Фила странно расслабилось, разгладилась неисчезающая складка между бровями, мигом отняв лет пять, а в полуоткрытых обветренных губах и вовсе было что-то мальчиковое, безмятежное. Можно было внимательнее вглядеться и прочитать приметы его детства, такого типичного для дублинца, родившегося без золотого шиллинга за пазухой.Нищета, грязь, ИРА и обыски полиции, бунтующие подростки, подспудная ярость, маггловские пабы, закрывающиеся ровно в восемь, и отцы, лихорадочно бегущие после рабочего дня, чтобы непременно успеть надраться, ведь кредит в магическом пабе давно себя исчерпал. Серые утра, серые дни, серые вечера, дождь – не непогода, а погода сама по себе, заслуживавшая уважения, и солнце – часовой повод для беседы, пока его снова не проглотит накатившая с моря пузатая хищная туча. Атмосфера азарта, подогреваемая периодически вводимыми в город войсками Её Величества, нездоровое, лихорадочное возбуждение, процветание карточных игр на деньги, шангри-ла спортивных тотализаторов, нездоровый, неуместный оптимизм ирландских квиддичных команд. Победа «своих» всегда была честна, а поражения приписывали политическим мотивам судей и мстили за них погромами, и на пластиковые щиты продрогших полицейских сыпалась смесь из бутылок, камней и ступефаев. Молочные бутылки на крыльце каждого дома ранним утром, стройные белёсые ряды в рассветном тумане, как призраки погибших, как обелиски безымянным героям Ирландии. Матери, прикладывающиеся к бутылке тайком, за развешанным на просушку (успеет ли до дождя?) бельём – слава Богу, день прошел; испещренные морщинами руки с обколовшимися следами кокетливого серебристого лака, в каждой морщинке скопилась грязь от ежедневной чистки картошки. Воскресная церковь: проповедь, воспевающая благородную бедность, пусть достанется англичанам, а настоящий, ирландский священник пришел дать людям надежду прожить ещё неделю до получки, потому что сама Ирландия давно распята и искупила сполна грехи детей своих.
Вероятно, Фила крестили в католической церкви. Родословная его была богатой. Рори О'Доннел, граф Тирконнельский, проливавший кровь за свободу ирландских магглов, приходился родным братом одному из Филовых прапрепдков, и сложилось так, что связь с магглами не рвалась годами. Волшебники, живущие в маггловских районах, особенно те, кто перебрался в пригороды победнее, уже за несколько поколений принимали веру в Белого Бога, забывая о своих корнях. За пределами магического гетто маггловская вера давала больше надежды – даже если Иисус и не прислушивался к их молитвам, дружеская помощь соседа, сидевшего на той же скамье, иной раз приходилась куда как полезнее божественного вмешательства.
Семья Ирвина исповедовала веру предков. Он до сих пор помнил, как дед, в торжественном своём белом одеянии, сплетенном вручную из льняного волокна каким-то затерявшимся в корнях фамильного древа патриархом, в белом плаще, подпоясанный ритуальной перевязью, пестревшей золотом и зеленью, ножом из калёного железа взрезал горло белому ягнёнку, и кровь брызгала струёй вверх, навстречу молодым майским звездам. Помнил, как мать и тётки в венках из речной травы замешивали на руках и пекли на плоском камне тесто, и хлеб, посвященный Дагде, нельзя было класть на землю или на стол, нужно было принять его из рук и тут же съесть, иначе бог обидится и исказит магию, насылая неурожай. Помнил жар Белтайнского костра, помнил пир мёртвых на Самайн, когда на столы выставлялось угощение равно для живых и для предков, сотни и тысячи лет оставивших дом Джойсов в Леттерганнете, в середине тысячелетней вересковой пустоши, близ дольмена племени богини Дану, в одном из сердец могущества древнего Эрина. Токи волшебства проходили через воздух, как нити через ткань гобелена, и каждый вздох, казалось, делал тебя сильнее, чем ты есть, и каждый камень хранил прикосновение ног бойцов Дану, проходивших на битву с фоморами. Возможно, именно этим камнем Луг Длиннорукий выбил глаз Балору в победоносной битве при Маг Туиред. Настоящие Боги всегда были рядом, и сейчас Ирвин, как в детстве, прибегал к их помощи, умоляя Дианкехта исцелить Фила, подарить ему новую жизнь, как тот когда-то подарил новую руку верховному королю Нуаде. Но боги были на него в обиде, и в какой-то момент бесконечной ночи он понял, что молиться бесполезно, и замолчал, время от времени только заговаривая с Филом, чтобы тишина палаты и монотонное попискивание маггловской машинки не казались такими безжизненными.
В половине четвёртого утра Фил начал хрипеть. Линия на экране металась, щерясь челюстями. Киллиан трясущимися руками схватился за шприц ("Инъекция на случай паралича сердца") и тут же швырнул его обратно на стерильный лоток: он просто не сможет, он не сможет. Фил отчаянно дёрнулся, втягивая воздух, и Киллиан, еле удерживая амулет в пальцах, нагнулся над ним, не понимая, что нужно делать, не помня ни одного совета врача ("Активировать и направить на стабилизацию дыхания, не подносить близко к затылку"). "Не смей, слышишь, не смей, дыши, дыши ты, скотина, не умирай, не умирай!" – уговаривал Киллиан, губы дрожали, вряд ли его можно было понять сейчас, вряд ли Фил мог кого-нибудь понять сейчас. Он сам не знал, как зелёный кристалл оказался рядом с шеей О'Доннела.
Фосфоресцирующие нити заклинания, которые должны были внедриться в грудную клетку и сплестись с нервами, формируя поддерживающую систему работы, будто бы по своей воле изогнули тонкие щупы, ввинчиваясь, вкручиваясь в основание головы. В комнате запахло озоном и стало невыносимо холодно. Киллиан, опустив руки, смотрел за тем, как на табло частые холмы сменяются редкими холмиками. Щупы вдруг вспыхнули, щёлкнули и исчезли, а на белой подушке осталась крошечная серая точка – дезактивированная дробинка. Вместе со вспышкой щупов во всей палате погас свет, и истеричное пищание прекратилось. Теперь, наверное, навсегда.
- Прости меня. Прости, пожалуйста. Только не надо. Не умирай, ладно? Не умирай. Слушай меня. Дыши. Давай, дыши, у нас получится. Скоро будет утро. Фил, давай. Пожалуйста. Ещё немножко, ну, ну давай!
Теперь он даже не хрипел. Киллиан вцепился в ледяную руку и заплакал.
- Не бросай меня! Ты не имеешь права! Я тебя люблю, я люблю, это никто не заменит, не хочу жить так, с дырой внутри!
Фонарь под окном внезапно перестал мигать и зажегся ярко и ровно, лизнув лицо Фила золотым лучом, оживив его.
- Я такое ничтожество, я ничего не стою, это я должен был умереть. Фил. Пожалуйста. Фил.
Ирвин прикоснулся распухшими губами к сбитым костяшкам О'Доннела, шепча "я люблю тебя", как заклинание, как молитву, как убеждение или увещевание, ни во что другое не веря, ничего другого не зная. Боль проходила через него, как луч света, разрывала на части.
Ладонь шевельнулась, дёрнулась, палец слабо поднялся вверх, касаясь щеки Ирвина.
- Эй, - хриплым шепотом проговорил О'Доннел, с трудом размыкая губы, и сипло вдохнул, - тихо. Не реви.
Он перевел дыхание, облизнулся и постарался погладить замершего, обездвиженного, обезъязыченного Киллиана по голове.
- Тссс. Куда ж я тебя кину. Ну, ну.
Фил поморщился и посмотрел в потолок.
- Кил... мне поссать надо.
Много лет после этого Фил О'Доннел шутил, что это был звёздный час его мочевого пузыря: ни разу до этого над его насущными потребностями не смеялись и не рыдали одновременно.
Фил вскоре заснул - несмотря на браваду, он был слаб, как котенок, даже говорил с трудом. Киллиан попытался найти врача, но дежурка была пуста, только помаргивал телевизор, транслируя пустой комнате какую-то скучную историю из маггловской жизни. Рядом с палатой, на составленных вместе стульях, сопел Шон; Патрик дремал по другую сторону от двери, привалившись к стене. Как будто на всю больницу сразу наложили сонные чары.
Эйфория потихоньку испарялась; Ирвин попытался наложить самые простые диагностические чары, чтобы узнать пульс и давление спящего О'Доннела, но не смог - руки тряслись, как у немощного старика. Он вздохнул, сунул палочку в карман и осторожно приблизил голову к груди Фила. Сердце билось мерно, успокаивающе четко. Ирвин отстранился, чтобы не мешать Филу дышать. "Посижу так пару минут, пока голова не перестанет кружиться, и найду врача", - подумал он и тут же заснул.
Киллиан спал долго; он не слышал, как кричал и матерился Патрик, разбуженный утренним обходом и ринувшийся проверять состояние друга; не слышал, как мигом собравшиеся Лепреконы устроили самый настоящий птичий базар, недоверчиво переспрашивая, хлопоча, смеясь, вспоминая, ужасаясь, порываясь вызвать доктора, хирурга из Лондона, Гестию, министра Магии или всех благих богов одновременно. Его, спящего, перенесли на принесенную недовольной медсестрой раскладушку. Ирвин не видел, как явившийся уже ближе к обеду колдомедик, готовый "способствовать" с составлением протокола освидетельствования тела, схватился за голову и немедленно вызвал двух дежурных терапевтов из Мунго; пропустил он и то, как все ещё слабый, но уже бешеный от злости Фил отказался госпитализироваться без Ирвина. Он не пришел в себя даже тогда, когда Шон, галантно взяв его на руки, схватил порт-ключ и устремился вслед за остальными Леперконами в мунговскую реанимацию.
Ирвину снится, что он бесконечно бежит по лугу Леттерганнета, навстречу дольмену, выгибавшему серую холодную спину среди зеленого моря травы, но дольмен уплывает от него вдаль, теряясь в шелестящих волнах, а потом запинается и падет, так же бесконечно, но земля ловит его тысячей ласковых ладоней, и какой-то смутно знакомый, давным-давно забытый голос шепчет его имя, зовет ласково и терпеливо. "Я умер", - думает Ирвин, и тут же со всей ясностью понимает, что смерти нет, есть только земля, трава и каменный дольмен где-то далеко, за горизонтом.
И просыпается.
Селестина Уорлок выводила "Без тебя нет мне солнца" чуть надтреснутым голоском, колдорадио шипело и давилось помехами. Ирвин осторожно открыл один глаз и чуть не ослеп от солнечного света. Он перевернулся на другой бок; со сна тело казалось ватным, будто чужим.
- Эй!.. Эй, Кил! Ты в порядке? Ты живой?
Фил сидел на соседней кровати, уморительно забавный в бинтах, в больничной пижаме и с какой-то книжонкой в мягкой обложке, удерживаемой в руке так, будто О'Доннел все ещё решает - перевернуть страницу или выкинуть её куда подальше.
- А что, - начал Киллиан, ужаснулся тому сипению, которое вырвалось у него из груди, и закашлялся. Фил переполз на край кровати, с волнением заглядывая Ирвину в лицо. - А что со мной сделается? Сам-то как? Где мы?
- Вижу, выправляешься, - Фил протянул руку, неуверенно и осторожно касаясь Ирвинова лба, словно хотел проверить, нет ли у него температуры. - Спящая, блядь, красавица. Ну ты горазд храпака дать, вейла! Как ты, нормально?
- Что? Почему?
- Не болит ничего?
- Ты сам-то как?
Вопросы они задали одновременно, одновременно же фыркнули и замолчали. Фил отложил книгу (на обложке девица в умело разорванном платьице прикрывала ладонями сочные груди, а кавалер в костюме-тройке напряженно смотрел вперед, вытянув пистолет, как фаллический символ) и как-то странно, боком, перевалил ноги через край кровати, скорчив при этом зверскую гримасу.
- Я б слез, мать его, подошел бы хоть, но ты прикинь - не могу пока. Херня такая...
- Лежи, идиот! - Кил испугался этой новой болезненной гримасы, и тут же испугался гораздо больше, не решаясь задать страшный вопрос. Нет, нет, так просто не может быть. Это же Фил, такой здоровый, полный жизни, рыжий, наглый; не может же он вдруг...
- Да не ссы, - угадал О'Доннел и подмигнул Киллиану, снова протягивая руку, на этот раз не без неловкости дергая Киллиана за прядь волос. - Все пучком. Это лубок; нарочно понавязали чуть не до яиц, сволочи. Ты нормально? Голова не кружится? Не болит? Зрение не двоится?
- Я галлюцинирую, доктор, - Ирвин укрылся за ехидным тоном, спасаясь от отчаянного желания обнять такого родного, нечесанного, обросшего щетиной Фила. Наверное, это будет неуместно. Всё-таки та девушка с апельсинами... - Мне чудится говорящий ирландец.
- Зуб выбью, вейла. Чтобы слюна ядовитая не застаивалась во рту, - Фил улыбнулся неожиданно жалко, дернув углом рта, и крепко, почти до боли ухватил Киллиана за плечо, подтаскивая к себе. Между кроватями был зазор - в две ладони, не больше, но они все равно зависли, как над пропастью, на пять бесконечных секунд, прежде чем Фил стиснул его в медвежьих объятиях. Киллиан висел покорно, как мягкая игрушка в зубах у пса, и часто дышал, втягивая знакомый запах, приправленный чужими, больничными нотами. "Кил, Кил, Ки-ил", - повторял О'Доннел, укачивая его, как младенца. Все было хорошо.
- Ты же два дня с лишним спал, в себя не приходя, - объяснял потом Фил, сопя и потирая лоб. - Тебя уж и звали, и трясли, и вкатывали что-то, а ты как сурок. Мы уж перепугались, что кома, но этот нудел - ничего страшного.
- Надо было поцеловать, - пошутил Киллиан, тут же испугавшись неуместности шутки, но Фил глядел на него с насмешливой лаской - почти такой же, как раньше, но в чем-то изменившейся. Может быть, потеплевшей?..
- Ага, надо было. Ты бы тогда точно очнулся. Чтобы проесть мне плешь на лбу, что я тебя щетиной исколол.
А еще перечитала нашу с Фл ролевую игру по ГП на твою-мать-тысяч страниц (в одном игропосте мы вышли за предел количества комментариев, кажется) и поняла, что, несмотря на бесстыжее (не видит же никто) передирание из понравившихся текстов - из книг, из фиков, можно реконструировать мое чтение по периодам; несмотря на откровенную адаптацию персонажей из Шубокса, на самоповторы и длинноты, ухитрилась вложить в двух ОС историю, от которой сама каждый раз начинаю реветь, перечитывая. У каждого есть свой критерий хорошо написанного сюжета. У меня для драмы - когда реву в процессе написания и хотя бы один раз при перечитывании. И это было попадание, что редко бывает. Делать из него что-то более серьёзное, убирать эпигонство слишком долгая работа, но пусть останется здесь, на память о прекрасном времени.
читать дальшеЭто началось в субботу, через пятнадцать минут после полудня. Киллиан как раз собирался отправиться в Лондон за новой рабочей одеждой и глянул на часы, прикидывая, как быстро обернётся, если не поедет через Хогсмид и обойдётся директорским камином. Стрелка дёрнулась, перекрыла собой четвертное деление, и дальний угол комнаты осветился холодным синим пламенем, на него метнулась крупная кошка, закричавшая голосом Кейт: «Их семеро, трое за углом, АК! Скорее!». Всё вдруг стало очень спокойным и замедленным. Семеро боевиков, применяют непростительные, нет приказа брать Лепреконов живыми, задача - уничтожение. Объект, скорее всего, уже снят, о нем Кейт не сказала, иначе приоритет был бы отдан его защите. Координат она не дала. Так. Что делать? Отследить Кейт по медальону. Нет, не получится, она его слишком мало носила, да и подарок всегда запоминает хозяина, а не дарителя. Вещи Кейт или Фила. У него ничего нет. Стоп. Вещи. Что-то начинало смутно вспоминаться. Секундная стрелка залипла, не успевая за мыслью, двигалась, будто в глицерине – одно деление, два. Киллиан ощутил, что дрожит всем телом и вспотел. Это было плохо. Вещи. Личные. Которые трогали. Не подарки. Связь… средство связи… что-то такое Кейт делала, что-то небольшое, похожее на амулет, простые такие, банальные привязки на общность объектов… чёртов блядский грёбанный браслет!!
Время получило команду «отомри» и побежало по своим делам. Киллиан ринулся к прикроватной тумбочке, выдернул ящик с мясом и вывернул его на пол, перешаривая скопившееся барахло. Браслет был горячим, почти пылающим, странно, как только не прожег в дереве дыру. Вдохнув, выдохнув и сжав палочку, Киллиан схватился за него…
И тут же заученным движением упал на руки, спасаясь от пролетевшей в районе его головы Бомбарды. Пара движений, и он уже за щербатым остовом свежеразнесённой стены – внутри, в уничтоженном домике, валяется то, что осталось от мебели, а штукатурка пахнет гарью. Теперь можно оглядеться. Он услышал сдавленное шипение справа, резко обернулся, но это был всего лишь Шон, осторожно утирающий кровь со лба и показывающий четыре пальца в сторону улицы и три – за дом, в направлении соседнего особнячка. Киллиан жестом спросил об остальных, Шон с убитым видом пожал плечами, накрутил на палец воображаемый локон (это Кейт) и показал на другую сторону улицы, в узкий промежуток между домами. Значит, загнали в угол, и нужно вытаскивать или прикрывать. Киллиан сглотнул слюну, скрестил пальцы и показал Шону, что нужно выползти одновременно с двух сторон стены. С улицы раздались новые выкрики, минута тишины закончилась, несколько Авад, голос Патрика, ревущий «Ступефай!», голос Фила – речитатив из боевых заклинаний и отборного мата. Ему отвечали точно таким же речитативом невидимые, но ненавидимые УпСы, и Киллиан надеялся, что ни одно из посланных проклятий Фила даже не задело. С крыши соседнего дома чуть ли не на голову им с Шоном прыгнула Лиззи, вслед за нею кубарем скатился Пожиратель, тут же получивший двойную дозу «Петрификуса» и повалившийся без движения, как злобная гусеница, не успевшая намотать на себя кокон. Лиззи, экономя энергию, отключила его по-простому, тюкнув камнем по затылку.
–Пятеро, – сообщила она, с тревогой глянув на Шона, которому продолжало заливать кровью глаза, и коротко кивнула Киллиану в знак благодарности. Лепреконы уже знали о том, что Ирвин формально вышел из игры.
– Наши? – спросил Шон, прикрывая Лиззи с просматривавшегося фланга.
– Пятеро, – мрачно сообщила она.
– Что?! – прошипел Кил, впиваясь ногтями в ладонь.
– Байрон окуклился, - Лиззи пнула бездвижное тело пожирателя, - Но жив. Кейт ногу сломала. Между домами. Надо вынимать.
– Шон прикроет, мы с тобой внутрь, ты с ней аппарируешь, оставишь и вернёшься. Маточный браслет с неё сними.
– Почему я, а не ты? – нахмурилась Лиззи.
– Потому что я на свежего. Сменишь.
– Идёт, – мотнула головой Лиз и перескочила на другой край стены, прильнув к ней спиной. – На счёт три. Раз, два…
И они побежали. Шон удачно снял ещё одного пожирателя, замешкавшегося при выборе жертвы. Землисто-бледная Кейт притулилась у стены, рядом с мусоркой, и пыталась даже в таком состоянии держать купол, который она ежеминутно подновляла вокруг Пата и Фила, и который точно так же ежеминутно сносило стараниями резервных УпСов. Те трое, прятавшиеся за домом, наконец-то оценили убыль с своём составе и выскочили из укрытия. Четверо на двоих, на улице стало практически смертельно опасно. Шон рванулся наружу, Киллиан – за ним, оставив Кейт на попечение Лиззи. Проклятия летали в воздухе, каменная крошка летела в глаза. В спешке Ирвин забыл натянуть куртку, и какой-то осколок на лету резанул его по правому плечу и саданул в рёбра, но после удара ничего не болело. Фил дал сигнал отходить, и они направились было к тому самому дому, в который аппарировал Ирвин, если бы им не помешали.
Внезапно справа от Киллиана и за спиной О’Доннела с земли поднялся Байрон – резко и во весь рост. Неестественно громким голосом он позвал Фила, тот, вздрогнув, обернулся, собираясь, видимо, заорать, чтобы дебил пригнулся. Патрик, прикрывавший Филу спину, тоже потерял бдительность, ошеломленный этим восстанием.
И в этот момент Фила подхватило ударной волной трёх проклятий сразу, подбросило вверх и впечатало в стену дома на высоте второго этажа. Киллиану показалось, что падал Фил бесконечно. Закричала выносящая Кейт из переулка Лиззи, а дальше мир развалился на кусочки, как калейдоскоп.
Потом Киллиан никак не мог восстановить последовательность действий. Он помнил, что кричал тоже, помнил, что один из Пожирателей вдруг надулся и разорвался на мелкие куски, помнил, что откуда-то с их стороны вдруг полетела Авада и покончила со вторым. Третий подхватил корчащегося на земле четвёртого и аппарировал. Стало тихо, очень, очень тихо.
Кейт говорила потом, что от момента падения Фила до окончания драки прошло не больше минуты. Киллиан не был в этом уверен. Это время могло быть с равной вероятностью парой секунд или парой лет. Патрик и Шон уже пытались поднять Фила, а Ирвин всё стоял, не в силах руки поднять. Фил, поддерживаемый под голову, открыл глаза, огляделся и почему-то очень громко сказал:
- Блядские… Блядские ноги... не идут.
А потом закрыл глаза и больше ничего не говорил.
***
Авроры и колдомедики прибыли, как всегда, через десять минут после того, как всё закончилось. Магглам пришлось стирать память всем кварталом, дом наращивали из руин, прилепив для видимости фасад-фантом. Фил так и не пришел в сознание. Его было решено не шевелить до появления врача (спасибо Кейтлин, гласу разума), и, как оказалось, решение было совершенно правильным. Медик осматривал Фила долго, бесконечно долго, и Ирвина трясло так, что термос с чаем в руках ходуном ходил. На рёбра ему наложили шину, рваную рану на плече забинтовали с бумсланговым компрессом, обещая, что до завтра основная часть мяса срастётся.
– Порядок? – спросил его Шон, деликатно положив руку на плечо. – Ты нормально после этого?
– После чего? Я-то цел, – бормотнул Киллиан, покосившись на свежий шов на лбу Шона.
Тот удивлённо уставился на Ирвина.
– Ну, после того… после Авады, короче. Нормально?
– Что – после Авады? – спросил Ирвин, не отводя глаз от врача, который что-то объяснял Патрику, и Патрик с каждым его словом становился всё более серым и усталым. Нет, пожалуйста. Нет. Это происходит не со мной. Этого не может быть. Всё будет хорошо. Пожалуйста, пусть его сейчас же подлатают, и он очнётся.
– Ты же убил одного. Авадой. Не помнишь? Не волнуйся. Нормально. Это была самооборона. Ты был в шоке, отсюда и выплеск агрессии. Ни у кого вопросов не будет. Ну, даже если палочки на досмотр возьмут, мы всё объясним, мы свидетели, это был такой момент, что отвод от расследования, естественно, подпишут, - Шон объяснял ласково, как душевнобольному.
Доктор закончил говорить с Патриком и скомандовал двум аврорам принять носилки, на которые переложили Фила. Лиззи подошла к Патрику, что-то (ясно же, что) спросила, получила ответ, запрокинула голову к небу, будто бы облачка выглядывая, и на странно прямых ногах прошагала навстречу остальным лепреконам.
– Позвоночник сломан в пяти местах со смещением, - без интонации произнесла она, дергая себя за пальцы. – Врач говорит, кома. Понесут в маггловскую, в Мунго аппарировать нельзя, по камину – тоже. Говорит, какие-то центры дыхания чуть не оторвались, может умереть от любого движения.
Байрон, все ещё отходящий от Империуса, уронил свой термос и заплакал навзрыд, размазывая сопли по лицу. Лиззи как-то немного брезгливо ткнула его в бок. Оказалось, именно из-за трепотни Байрона их всех и накрыли. В одном из обездвиженных Пожирателей он признал своего приятеля-собутыльника, с неделю назад познакомившегося с ним в баре и проставлявшегося столько раз, что Байрон поверил в лучшее в людях.
– И что теперь делать? – спросил Шон, переводя взгляд с одного на другого, явственно не решаясь сказать своё фирменное "ребята, да всё уладится!", потому что всем было ясно, что не уладится. Потому что у Кейт сломана нога, и костевыправляющее заклинание дало жуткий побочный эффект, из-за которого она еле дышала от боли и нуждалась в полной замене костей ниже колена, потому что клиент мёртв (детей и жену успел спасти Фил, раскрывший портал из ничего и запихнувших остатки семьи замминистра во Францию), потому что они упустили двоих. Потому что Фил в коме, у него переломан позвоночник, и его даже нельзя отправить в св. Мунго. Потому что магической больницы в Дублине как таковой не существует, есть только маленькое крыло маггловского госпиталя и три штатных врача-терапевта. Где-то под левой лопаткой угнездилась боль, выпускала когти по одному.
– Надо ехать с ним в больницу, – он не узнал свой голос и прокашлялся. – Присмотреть.
– Правильно, – поддержал подошедший Патрик, растерявший свой вечный гонорок и донельзя потерянный. Впервые за много месяцев Киллиану не было противно смотреть на него.
Приехал маггловский фургончик скорой помощи, отдел ликвидации наскоро сочинил для них фата-моргану с абсолютно целой улицей и последствиями уличной драки. Санитары, напряженно поглядывая на беспомощно сгрудившихся Лепреконов, подняли носилки. Рука Фила безжизненно соскользнула с края полотна, опустилась на развороченную плитку мостовой, шваркая костяшками по камню. Ладонь, такая жёсткая, горячая, живая, с толстым шрамом поперёк изнанки, оставшимся от глупой подростковой схватки, умевшая гладить, обнимать, тискать, сжимать, умевшая всё, раскрылась сейчас безвольно, показывая испод, как мёртвый зверёк. Ирвин перестал видеть, мир расплылся, утратил чёткость.
Фила занесли в фургон, пустили вместе с ним Кейт с её переломом, остальных брать не согласились, пришлось аппарировать за три квартала от больницы. Чем ближе к больнице, тем меньше Киллиану удавалось соображать. Он весь разрывался между страхом и безумной надеждой, суеверно пугаясь предпочесть что-то одно: вдруг сглазит? или вдруг накаркает? Но страха было больше, он сочился из белых углов, пахнущих хлором, из безликих дверей с табличками, липкая паника волной накатила тогда, когда единственный вышедший на работу в субботу колдомедик провёл их в палату, в которую положили Фила, и попросил кого-нибудь расписаться на составленном акте вместо родственников больного. Медик так хотел сказать "усопшего", что Ирвин еле удержался от того, чтобы съездить по его сытому, усталому, привычно-соболезнующему лицу, потому что этот урод вернётся сейчас к своей семье, пить пиво и читать "Субботний пророк", а Фил тут умирает, умирает, и эта скотина ничего не делает, потому что "не обладает должной квалификацией" и "вызвал специалиста из центральной клиники, он должен вскоре прибыть".
Они окружили койку Фила, как окружают гроб во время последнего прощания. О'Доннел лежал, повернувшись на бок, закрыв глаза, но приоткрыв рот, и наволочка вокруг его лица уже потихоньку темнела – изо рта текла слюна. Его левая кисть мелко и часто подёргивалась, лицо приобрело какой-то синюшный оттенок. Байрон опять заревел. Лиззи скрипнула зубами, отвернулась и сказала, что найдёт Кейт и попытается связаться с её роднёй.
- Я отыщу миссис О'Доннел, - сипло сказал Патрик, аппарируя прямо из палаты.
- О Господи, - шептал Шон, сцепив руки на плечах, - Господи, господи...
***
Ирвин сидел на стуле у окна, баюкая монотонно ноющую руку, и смотрел за тем, как на маггловской машинке, протянувшей хищные конечности-жгутики под кожу Фила, в его нос, в его вены, опадали и снова поднимались зазубренные холмики. По одному "пи-ип" на каждый верхний зубчик; по одному утробному шипению прозрачных мехов, нагнетающих воздух в плохо работающие лёгкие Фила, на каждые шесть писков. Хирург из Св. Мунго приехал, поводил сканером-амулетом по груди О'Доннела, пожал плечами и попросил поставить все эти странные маггловские приспособления. Теперь Фил дышал с их помощью, и, если бы случилось что-то экстренное (врач сказал "когда", и от этого захотелось завыть, вторя Байрону), пищалка дала бы знать. Иногда веки Фила начинали подёргиваться, как будто он собирался проснуться, рука продолжала время от времени беспомощно дрожать, и периодически он тихо сипел.
- Тремор конечностей – признак хороший, - сообщил врач, убирая свой амулет в карман халата. Он избрал Ирвина в качестве специалиста-контактёра, поскольку остальные проявляли гораздо больше эмоций. Здесь врач допустил ошибку. Киллиан понимал максимум половину сказанных ему слов. Он будто бы замёрз, покрылся ледяной коркой, закрываясь от происходящего. - Значит, проводимость путей сохранилась. А вот глазодвигательные движения и хрипы ни о чём не говорят, это может быть, наоборот, показателем регресса, из-за внутренних судорог. Беда в том, что в спинномозговой канал попал физический носитель проклятия. Какая-то дробина адсорбировала непростительное и лежит прямо под дыхательным центром. Вынуть её заклятием нельзя, сдетонирует. Любое движение ликвора, она шевельнётся, и проклятие придёт в действие.
Врач стянул перчатки и серьёзно оглядел койку.
- Ему сиделка понадобится... на некоторое время. Надо будет чистить подушку и простынь. Ходить он будет под себя, а трогать его нельзя пока, даже шевелить. У нас есть специальные койки для таких, но к нам-то его не доставить. Я ввёл ему все возможные регенерирующие зелья и наложил лигатуру Добровского, если возьмётся, то поможет. Только вот... – он поглядел на Фила ещё раз и покачал головой, - нда. Хорошо одно, боли он чувствовать не будет.
Хирург покинул их, оставив больного на попечение местного терапевта. Потом в палате вдруг стало людно. Прибыл Патрик с сестрой Фила: мама его, услышав о состоянии сына, слегла с гипертоническим кризом и никуда пойти уже не смогла. Явилась вместе с ними и какая-то кучерявая девица с авоськой апельсинов, немедленно принявшаяся плакать на плече у Патрика, плакать на стуле рядом с кроватью Фила, плакать, поглаживая Фила за руку, и сетовать на судьбу. Фил дёрнулся, слюна потекла изо рта. Киллиан уже ставшим привычным жестом убрал влажное пятно с подушки. Девица, вздохнув, села на стул подальше от койки.
В палате стало толкотно и шумно: сестра и, очевидно, подружка Фила изливали друг другу душу, опасливо косясь на койку. Лиззи вернулась из палаты Кейт и рассказывала, как та мужественно претерпевает процесс наращивания костей. Шон сбегал на улицу и вернулся с кофе и лепёшками для всех. Киллиан машинально принял бумажный стаканчик, но пить не смог – в горле стоял комок, мешая сглотнуть. Нити нескольких разговоров вились, как линия на табло, извиваясь между страхом и горем. Ирвин молчал, говорить было бессмысленно, ни одно слово Филу не поможет. О'Доннел перестал подрагивать, теперь руки лежали неподвижно, холодные, с проступившими синими гроздями венок.
А потом, постепенно, один за одним, все стали расходиться. Сестра Фила, утирая слёзы, отбыла к больной матери. Рыдающую подружку Фила увел Патрик, накинув ей на плечи свой пиджак. Терапевт, суетливо потирая руки, отправился домой, намекнув на то, что ничем не сможет помочь в критической ситуации, зато завтра поможет с оформлением вскрытия и кремации. Лиз снова ушла к Кейтлин, ей дали разрешение переночевать в палате. Шон долго и беспомощно ходил туда-сюда, пытаясь понять, может ли быть хоть чем-то полезен, и, наконец, заснул в приёмной, развалившись на кушетке. Сердобольные медсестрички принесли ему подушку. Патрик вернулся, и они долго сидели в тишине – два с половиной человека и мерно попискивающий аппарат. Потом Патрик начал клевать носом, чуть не свалился со стула, хриплым голосом оповестил, что пойдёт отлить, и не вернулся. Видимо, разделил судьбу Шона.
Перевалило за три часа ночи. Веки воспалились так, что проще было не закрывать глаза вовсе. Киллиан передвинул стул ближе к кровати, то и дело нервно прислушиваясь к становящемуся всё более тихим дыханию. У него был шприц с адреналином и активированный реанимационный амулет ("Если решите, пользуйтесь, только вот... ну что уж там", сказал доктор). Нужно было не ошибиться, нужно было знать наверняка, когда это не повредит, когда это будет нужно. Если бы только знать.
Лицо Фила странно расслабилось, разгладилась неисчезающая складка между бровями, мигом отняв лет пять, а в полуоткрытых обветренных губах и вовсе было что-то мальчиковое, безмятежное. Можно было внимательнее вглядеться и прочитать приметы его детства, такого типичного для дублинца, родившегося без золотого шиллинга за пазухой.Нищета, грязь, ИРА и обыски полиции, бунтующие подростки, подспудная ярость, маггловские пабы, закрывающиеся ровно в восемь, и отцы, лихорадочно бегущие после рабочего дня, чтобы непременно успеть надраться, ведь кредит в магическом пабе давно себя исчерпал. Серые утра, серые дни, серые вечера, дождь – не непогода, а погода сама по себе, заслуживавшая уважения, и солнце – часовой повод для беседы, пока его снова не проглотит накатившая с моря пузатая хищная туча. Атмосфера азарта, подогреваемая периодически вводимыми в город войсками Её Величества, нездоровое, лихорадочное возбуждение, процветание карточных игр на деньги, шангри-ла спортивных тотализаторов, нездоровый, неуместный оптимизм ирландских квиддичных команд. Победа «своих» всегда была честна, а поражения приписывали политическим мотивам судей и мстили за них погромами, и на пластиковые щиты продрогших полицейских сыпалась смесь из бутылок, камней и ступефаев. Молочные бутылки на крыльце каждого дома ранним утром, стройные белёсые ряды в рассветном тумане, как призраки погибших, как обелиски безымянным героям Ирландии. Матери, прикладывающиеся к бутылке тайком, за развешанным на просушку (успеет ли до дождя?) бельём – слава Богу, день прошел; испещренные морщинами руки с обколовшимися следами кокетливого серебристого лака, в каждой морщинке скопилась грязь от ежедневной чистки картошки. Воскресная церковь: проповедь, воспевающая благородную бедность, пусть достанется англичанам, а настоящий, ирландский священник пришел дать людям надежду прожить ещё неделю до получки, потому что сама Ирландия давно распята и искупила сполна грехи детей своих.
Вероятно, Фила крестили в католической церкви. Родословная его была богатой. Рори О'Доннел, граф Тирконнельский, проливавший кровь за свободу ирландских магглов, приходился родным братом одному из Филовых прапрепдков, и сложилось так, что связь с магглами не рвалась годами. Волшебники, живущие в маггловских районах, особенно те, кто перебрался в пригороды победнее, уже за несколько поколений принимали веру в Белого Бога, забывая о своих корнях. За пределами магического гетто маггловская вера давала больше надежды – даже если Иисус и не прислушивался к их молитвам, дружеская помощь соседа, сидевшего на той же скамье, иной раз приходилась куда как полезнее божественного вмешательства.
Семья Ирвина исповедовала веру предков. Он до сих пор помнил, как дед, в торжественном своём белом одеянии, сплетенном вручную из льняного волокна каким-то затерявшимся в корнях фамильного древа патриархом, в белом плаще, подпоясанный ритуальной перевязью, пестревшей золотом и зеленью, ножом из калёного железа взрезал горло белому ягнёнку, и кровь брызгала струёй вверх, навстречу молодым майским звездам. Помнил, как мать и тётки в венках из речной травы замешивали на руках и пекли на плоском камне тесто, и хлеб, посвященный Дагде, нельзя было класть на землю или на стол, нужно было принять его из рук и тут же съесть, иначе бог обидится и исказит магию, насылая неурожай. Помнил жар Белтайнского костра, помнил пир мёртвых на Самайн, когда на столы выставлялось угощение равно для живых и для предков, сотни и тысячи лет оставивших дом Джойсов в Леттерганнете, в середине тысячелетней вересковой пустоши, близ дольмена племени богини Дану, в одном из сердец могущества древнего Эрина. Токи волшебства проходили через воздух, как нити через ткань гобелена, и каждый вздох, казалось, делал тебя сильнее, чем ты есть, и каждый камень хранил прикосновение ног бойцов Дану, проходивших на битву с фоморами. Возможно, именно этим камнем Луг Длиннорукий выбил глаз Балору в победоносной битве при Маг Туиред. Настоящие Боги всегда были рядом, и сейчас Ирвин, как в детстве, прибегал к их помощи, умоляя Дианкехта исцелить Фила, подарить ему новую жизнь, как тот когда-то подарил новую руку верховному королю Нуаде. Но боги были на него в обиде, и в какой-то момент бесконечной ночи он понял, что молиться бесполезно, и замолчал, время от времени только заговаривая с Филом, чтобы тишина палаты и монотонное попискивание маггловской машинки не казались такими безжизненными.
В половине четвёртого утра Фил начал хрипеть. Линия на экране металась, щерясь челюстями. Киллиан трясущимися руками схватился за шприц ("Инъекция на случай паралича сердца") и тут же швырнул его обратно на стерильный лоток: он просто не сможет, он не сможет. Фил отчаянно дёрнулся, втягивая воздух, и Киллиан, еле удерживая амулет в пальцах, нагнулся над ним, не понимая, что нужно делать, не помня ни одного совета врача ("Активировать и направить на стабилизацию дыхания, не подносить близко к затылку"). "Не смей, слышишь, не смей, дыши, дыши ты, скотина, не умирай, не умирай!" – уговаривал Киллиан, губы дрожали, вряд ли его можно было понять сейчас, вряд ли Фил мог кого-нибудь понять сейчас. Он сам не знал, как зелёный кристалл оказался рядом с шеей О'Доннела.
Фосфоресцирующие нити заклинания, которые должны были внедриться в грудную клетку и сплестись с нервами, формируя поддерживающую систему работы, будто бы по своей воле изогнули тонкие щупы, ввинчиваясь, вкручиваясь в основание головы. В комнате запахло озоном и стало невыносимо холодно. Киллиан, опустив руки, смотрел за тем, как на табло частые холмы сменяются редкими холмиками. Щупы вдруг вспыхнули, щёлкнули и исчезли, а на белой подушке осталась крошечная серая точка – дезактивированная дробинка. Вместе со вспышкой щупов во всей палате погас свет, и истеричное пищание прекратилось. Теперь, наверное, навсегда.
- Прости меня. Прости, пожалуйста. Только не надо. Не умирай, ладно? Не умирай. Слушай меня. Дыши. Давай, дыши, у нас получится. Скоро будет утро. Фил, давай. Пожалуйста. Ещё немножко, ну, ну давай!
Теперь он даже не хрипел. Киллиан вцепился в ледяную руку и заплакал.
- Не бросай меня! Ты не имеешь права! Я тебя люблю, я люблю, это никто не заменит, не хочу жить так, с дырой внутри!
Фонарь под окном внезапно перестал мигать и зажегся ярко и ровно, лизнув лицо Фила золотым лучом, оживив его.
- Я такое ничтожество, я ничего не стою, это я должен был умереть. Фил. Пожалуйста. Фил.
Ирвин прикоснулся распухшими губами к сбитым костяшкам О'Доннела, шепча "я люблю тебя", как заклинание, как молитву, как убеждение или увещевание, ни во что другое не веря, ничего другого не зная. Боль проходила через него, как луч света, разрывала на части.
Ладонь шевельнулась, дёрнулась, палец слабо поднялся вверх, касаясь щеки Ирвина.
- Эй, - хриплым шепотом проговорил О'Доннел, с трудом размыкая губы, и сипло вдохнул, - тихо. Не реви.
Он перевел дыхание, облизнулся и постарался погладить замершего, обездвиженного, обезъязыченного Киллиана по голове.
- Тссс. Куда ж я тебя кину. Ну, ну.
Фил поморщился и посмотрел в потолок.
- Кил... мне поссать надо.
Много лет после этого Фил О'Доннел шутил, что это был звёздный час его мочевого пузыря: ни разу до этого над его насущными потребностями не смеялись и не рыдали одновременно.
Фил вскоре заснул - несмотря на браваду, он был слаб, как котенок, даже говорил с трудом. Киллиан попытался найти врача, но дежурка была пуста, только помаргивал телевизор, транслируя пустой комнате какую-то скучную историю из маггловской жизни. Рядом с палатой, на составленных вместе стульях, сопел Шон; Патрик дремал по другую сторону от двери, привалившись к стене. Как будто на всю больницу сразу наложили сонные чары.
Эйфория потихоньку испарялась; Ирвин попытался наложить самые простые диагностические чары, чтобы узнать пульс и давление спящего О'Доннела, но не смог - руки тряслись, как у немощного старика. Он вздохнул, сунул палочку в карман и осторожно приблизил голову к груди Фила. Сердце билось мерно, успокаивающе четко. Ирвин отстранился, чтобы не мешать Филу дышать. "Посижу так пару минут, пока голова не перестанет кружиться, и найду врача", - подумал он и тут же заснул.
Киллиан спал долго; он не слышал, как кричал и матерился Патрик, разбуженный утренним обходом и ринувшийся проверять состояние друга; не слышал, как мигом собравшиеся Лепреконы устроили самый настоящий птичий базар, недоверчиво переспрашивая, хлопоча, смеясь, вспоминая, ужасаясь, порываясь вызвать доктора, хирурга из Лондона, Гестию, министра Магии или всех благих богов одновременно. Его, спящего, перенесли на принесенную недовольной медсестрой раскладушку. Ирвин не видел, как явившийся уже ближе к обеду колдомедик, готовый "способствовать" с составлением протокола освидетельствования тела, схватился за голову и немедленно вызвал двух дежурных терапевтов из Мунго; пропустил он и то, как все ещё слабый, но уже бешеный от злости Фил отказался госпитализироваться без Ирвина. Он не пришел в себя даже тогда, когда Шон, галантно взяв его на руки, схватил порт-ключ и устремился вслед за остальными Леперконами в мунговскую реанимацию.
Ирвину снится, что он бесконечно бежит по лугу Леттерганнета, навстречу дольмену, выгибавшему серую холодную спину среди зеленого моря травы, но дольмен уплывает от него вдаль, теряясь в шелестящих волнах, а потом запинается и падет, так же бесконечно, но земля ловит его тысячей ласковых ладоней, и какой-то смутно знакомый, давным-давно забытый голос шепчет его имя, зовет ласково и терпеливо. "Я умер", - думает Ирвин, и тут же со всей ясностью понимает, что смерти нет, есть только земля, трава и каменный дольмен где-то далеко, за горизонтом.
И просыпается.
Селестина Уорлок выводила "Без тебя нет мне солнца" чуть надтреснутым голоском, колдорадио шипело и давилось помехами. Ирвин осторожно открыл один глаз и чуть не ослеп от солнечного света. Он перевернулся на другой бок; со сна тело казалось ватным, будто чужим.
- Эй!.. Эй, Кил! Ты в порядке? Ты живой?
Фил сидел на соседней кровати, уморительно забавный в бинтах, в больничной пижаме и с какой-то книжонкой в мягкой обложке, удерживаемой в руке так, будто О'Доннел все ещё решает - перевернуть страницу или выкинуть её куда подальше.
- А что, - начал Киллиан, ужаснулся тому сипению, которое вырвалось у него из груди, и закашлялся. Фил переполз на край кровати, с волнением заглядывая Ирвину в лицо. - А что со мной сделается? Сам-то как? Где мы?
- Вижу, выправляешься, - Фил протянул руку, неуверенно и осторожно касаясь Ирвинова лба, словно хотел проверить, нет ли у него температуры. - Спящая, блядь, красавица. Ну ты горазд храпака дать, вейла! Как ты, нормально?
- Что? Почему?
- Не болит ничего?
- Ты сам-то как?
Вопросы они задали одновременно, одновременно же фыркнули и замолчали. Фил отложил книгу (на обложке девица в умело разорванном платьице прикрывала ладонями сочные груди, а кавалер в костюме-тройке напряженно смотрел вперед, вытянув пистолет, как фаллический символ) и как-то странно, боком, перевалил ноги через край кровати, скорчив при этом зверскую гримасу.
- Я б слез, мать его, подошел бы хоть, но ты прикинь - не могу пока. Херня такая...
- Лежи, идиот! - Кил испугался этой новой болезненной гримасы, и тут же испугался гораздо больше, не решаясь задать страшный вопрос. Нет, нет, так просто не может быть. Это же Фил, такой здоровый, полный жизни, рыжий, наглый; не может же он вдруг...
- Да не ссы, - угадал О'Доннел и подмигнул Киллиану, снова протягивая руку, на этот раз не без неловкости дергая Киллиана за прядь волос. - Все пучком. Это лубок; нарочно понавязали чуть не до яиц, сволочи. Ты нормально? Голова не кружится? Не болит? Зрение не двоится?
- Я галлюцинирую, доктор, - Ирвин укрылся за ехидным тоном, спасаясь от отчаянного желания обнять такого родного, нечесанного, обросшего щетиной Фила. Наверное, это будет неуместно. Всё-таки та девушка с апельсинами... - Мне чудится говорящий ирландец.
- Зуб выбью, вейла. Чтобы слюна ядовитая не застаивалась во рту, - Фил улыбнулся неожиданно жалко, дернув углом рта, и крепко, почти до боли ухватил Киллиана за плечо, подтаскивая к себе. Между кроватями был зазор - в две ладони, не больше, но они все равно зависли, как над пропастью, на пять бесконечных секунд, прежде чем Фил стиснул его в медвежьих объятиях. Киллиан висел покорно, как мягкая игрушка в зубах у пса, и часто дышал, втягивая знакомый запах, приправленный чужими, больничными нотами. "Кил, Кил, Ки-ил", - повторял О'Доннел, укачивая его, как младенца. Все было хорошо.
- Ты же два дня с лишним спал, в себя не приходя, - объяснял потом Фил, сопя и потирая лоб. - Тебя уж и звали, и трясли, и вкатывали что-то, а ты как сурок. Мы уж перепугались, что кома, но этот нудел - ничего страшного.
- Надо было поцеловать, - пошутил Киллиан, тут же испугавшись неуместности шутки, но Фил глядел на него с насмешливой лаской - почти такой же, как раньше, но в чем-то изменившейся. Может быть, потеплевшей?..
- Ага, надо было. Ты бы тогда точно очнулся. Чтобы проесть мне плешь на лбу, что я тебя щетиной исколол.
@темы: ГП, первый маршал Тагила, Своего собственного мнения Дамблдор не разделял, пейсательство
-
-
14.01.2016 в 00:04Быстро пробежала,небегло не могу щаз...Но не пробежать не могла,конечно.
-
-
14.01.2016 в 00:11-
-
14.01.2016 в 08:22-
-
14.01.2016 в 11:59-
-
14.01.2016 в 21:41что за наезд на себя.
уж кто-то, а ты делаешь много
текст прекрасный, очень ехидный и очень английский.
с удовольствием бы ещё прочитала, если вдруг больше напишешь. : D
-
-
15.01.2016 в 01:25