erkenne mich ich bin bereit
Очень плохой день в череде очень плохих дней. Самое время разбросать немножко камней. В черновиках лежат по одному-два абзаца, абортированные на раннем сроке; выставлю их в баночках, заспиртованные.
Это был бы текст про заговор Рёма и против Рёма: карты, деньги Франции, оружие фрайкоров, гей-лобби и коварный ШпротаГул голосов был слышен еще с лестницы. В ярко освещенной гостиной торговали свежими новостями: на повышенных тонах обсуждали президентские выборы, Гиндернбурга, социалистов и плохое снабжение, sotto voce - все то, что составляло особый интерес Макса. Говорили, конечно, о мадемуазель Раубаль; скандалы из личной жизни фюрера, как коньяк, дозревали до лучшего вкуса. Говорили о новом запое гауляйтера Лея, говорили о том, что любовница Геббельса, предположительно, на четверть, если не наполовину еврейка. Шутили по поводу Гиммлера и его охранных отрядов - в этом году уже на несколько тонов тише, чем в прошлом, и поглядывая на самого Гиммлера - не хотелось бы, чтобы услышал. Обсуждали повышение Карла Эрнста, уютное кресло в берлинском штабе, как говорили, было ему предложено в качестве прощального подарка, который он, конечно, не будь дурак, принял с благодарностью. У господина Рёма был необыкновенный талант превращать любовников в друзей.
Это был бы СатанаЯрх про то, что власть развращает и любую цель портит попадениеУ арены свои законы: между фанфарами, возвещающими начало и окончание поединка, не бывает ни друзей, ни родственников, ни союзников. Ярх не скрывал, что бился ради победы: врали те, кто говорил, что золото не пахнет, поскольку от выигрыша исходил аромат отличного ужина. Впрочем, путь к цели доставлял ему своеобразное удовольствие:
В сравнении с выпускниками гладиаторской школы Боргх казался небожителем: у него были свои покои, несколько слуг и неизменные поклонники, выкупавшие дорогие места в ложах. Годы поединков оставили уродливые отметины на его крупном теле: от груди до паха бронзовая чешуя сошла, обнажая полосу голой зеленоватой кожи. Отмечен был и его разум — слишком часто Боргх забывал о протянутых вверх пальцах зрителей, коронным свои ударом сшибая с противника шлем и вбивая обращенную в костяное крошево переносицу в затылок.
***
Вряд ли повелитель мог узнать его: тогда, в их первую встречу, он был сопливым мальчишкой, кожа, кости да желание жрать.
Это был бы ФеликсоДмитрий в мире Бесобоя - с Антихристом, который хитрым образом устроил убийство Распутина, подменив собой ДмитрияТо, что мне предстоит рассказать, покажется вам выдумкой, порождением больного воображения, однако я буду честен с вами, как на исповеди. Составляя книгу мемуаров, я был готов скрывать правду, сколько возможно: многие из тех, о ком мне предстоит вести речь, остались в живых; впрочем, скандалы и перспективы судов - ничто в сравнении с безъязыким, удушающим ужасом перед существом (не знаю, могу ли назвать его человеком), которое стало виновником бесчисленных испытаний, выпавших на долю моей семьи и всей нашей несчастной родины. Однако правда, унесенная в могилу, давила бы на меня тяжелее гранитной плиты, и я решился поведать бумаге о роковых событиях, свидетелем и невольным соучастником которых мне довелось быть. Тебе, неизвестный мой читатель, лишенному страха и жаждущему истины, предстоит узнать о том, что на самом деле случилось в Петербурге в далеком тысяча девятьсот шестнадцатом году.
Для того, чтобы рассказать о событиях той зимы, мне необходимо в начале погрузиться еще глубже в прошлое и поведать о роли, которую в моей жизни сыграл великий князь Дмитрий Павлович Романов. Он умер двадцать два года назад, и много лет перед его смертью мы не имели удовольствия общаться, чему виной были и его легендарное романовское упрямство, и, как я полагаю, страх, рожденный тем, во что мы, помимо нашей воли, оказались втянуты. Двадцать два года - огромный срок, лишь чуть меньше, чем нам суждено было жить в Эдеме дореволюционной России, но боль утраты все еще жива, как жив и его образ, являющийся ко мне во снах: вечно юный, вечно смеющийся, до краев полный жизнелюбия. Этот Дмитрий, мой Дмитрий, никогда не оставлял меня.
Мы знали друг друга с самого раннего детства. Обращаясь к ранним годам, трудно отличить подлинное воспоминание от того эрзаца, которым умиленные родители пичкают детей. Говорили, будто родился я таким уродцем, что мой старший брат Николай, увидев меня, немедленно потребовал, чтобы меня выбросили в окно. Рассказ этот настолько впечатался в мою память, что теперь мне кажется, будто я и сам, лежа в пеленках, слышал возмущенный возглас брата и понял всю опасность моего положения, немедленно закричав во все горло. Так и наше знакомство с Митей: мнится, будто я помню цвет стеганных атласных одеялец (лазоревые, вышитые серебром), в которых лежал "baby", как его аттестовал восхищенный великий князь Сергей, дядя и приемный отец Дмитрия. Впервые после трагической смерти матери Дмитрия были мы званы в Ильинское; был жаркий, ранний апрель, и здоровье осиротевшего ребенка поправилось настолько, что найдено было приличным побаловать моих родителей, ближайших соседей и больших друзей великокняжеской четы, весомым доказательством пополнения в Семье. Нам, детям, дозволено было только глядеть на младенца, не трогая его; Дмитрий возлежал в изящной детской коляске, толстощекий, насупленный и строгий, как языческий божок, с красным от рева лицом. Сергей Александрович ревниво оглядывал ребенка, будто бы опасаясь, что мы излишним вниманием можем ему повредить; Елизавета Федоровна, его супруга, любимая моя тетя Элла, смотрела в сторону. Я был ее фаворитом, наслаждался всякой возможностью ей угодить и чутко улавливал настроения взрослых, которые, как им самим казалось, дети понять не в состоянии. Полагая, что надутый baby тете Элле вовсе не нравится, я сморщился, указал на младенца пальцем и заявил, что ребенка, верно, подбросили цыгане: не мог ведь великий князь так гадко пахнуть! Конфуз случился ужасный, и я был бы, наверное, по всей строгости наказан отцом, если бы милая матушка, державшая что-то вроде комплота на двоих с Елизаветой Федоровной, не ринулась меня защищать. Трудно ли догадаться, что Сергей Александрович, и до того считавший меня избалованным мальчиком, никогда не простил мне этого поступка.
Дмитрий и его старшая сестра Мария, некрасивая, вечно обиженная толстушка, каждое лето проводили в Ильинском. Часто ездили великие князья к нам, в Архангельское, не реже навещали и мы их, а уж сколько пикников устраивалось, сколько походов по грибы и ягоды, идиллических поездок в образцовую деревню Усово! И каждый раз были мы с Николаем вынуждены развлекать маленьких великих князей, что нам вовсе не нравилось. Мы считали их глупыми и избалованными, они нас - задирами и выскочками. Драться с ними нам было строго-настрого запрещено, и мы наверстывали упущенное, придумывая различные каверзы и розыгрыши. Мария часто жаловалась на наше дурное поведение взрослым, нас примерно наказывали, а мы в отместку шутили над великокняжескими детьми еще злее. Однажды убедили мы Дмитрия, что любимые его шоколадные пирожные делаются из глины, и заставили его набить полный рот земли, расхвалив ее сладость. В другой раз напугали доверчивых детей до полусмерти, рассказав небылицу о полчище мертвецов, зарытых в чумной год на холме около декоративного пруда; притаившийся в кустах Николай, улучив момент, схватил Дмитрия за плечо ледяной рукой, выдержанной перед тем в ключевой воде, и бедный великий князь с криком ринулся прочь, споткнулся и упал в озеро, чуть не утонув, так как плавать еще не умел. Но окончательно мы дискредитировали себя тогда, когда внушили Марии, что она непременно будет вынуждена, выросши, выйти замуж за Дмитрия и делать с ним детей (как именно, знал только Николай). Дурная наша шутка довела ее до настоящей истерики. Великий князь Сергей, дознавшись до причины такого отчаяния, надолго прекратил наши с Николаем визиты в Ильинское, да и к нам привозить своих подопечных перестал, чему мы были до крайности рады.
Это был бы текст про Антихриста, у него даже было название "Обманщик"Он был странным ребенком. В день, когда он родился, многие в Самарии видели знамения: земля гудела, солнце садилось не на западе, а на юге, непокрытая телушка разродилась мертвыми козлятами, а к блаженной из города Кесарии прямо из моря выходит зверь с семью головами, увенчанными десятью рогами. Впрочем, в те времена знамения случались так часто, что люди перестали обращать на них внимание. Ирод Архелай был изгнан из Иудеи, взамен ему назначен был римский наместник; ясно было, что наступают последние дни. Страшно было жить в Самарии. Все боялись новых налогов и больших бед, ждали кого-то, хотя бы разрешения невыносимого положения.
***
Он звал их "мои люди", и они принадлежали ему. Под золотыми ликами богатства, силы и гордости он умел увидеть нищету, слабость и страх; люди приходили к нему, одержимые тысячами грязных, мелких, жалких желаний, и он видел каждое из них, и никого не помещал на весы. Отцеубийцам, насильника, ворам он даровал прощение до тех пор, пока они были полезны, и они кланялись ему, называя его пророком.
***
Император Тиберий Август был стар и имел два лица. Одно, мраморное, ничего не выражающее, смотрело на мир безразлично. Другое, стариковское, уродливое, изрытое оспинами неутоленных страстей, было жалким и частным. Мраморное лицо с ожиданием смотрело на юго-восток; там могла начаться ненужная сейчас, страшная война. Стариковское лицо смотрело на пророка с вожделением. Тело ничего не значило для пророка; он лег с императором, чтобы на ложе нашептывать ему на ухо о расправе над последователями сына плотника; но увидеть безумие таким, какое оно есть на самом деле, не под силу никому. Через три недели в приступе суставной лихорадки император велел схватить и обезглавить пророка за участие в заговоре.
Казнили его тайно, ночью; от гвардейца-преторианца, занесшего меч над шеей пророка, сильно пахло лошадиным потом и кожей.
Это был бы ФеликсоДмитрий про 16 год
- Нет, мой милый, нет и нет, это невозможно, - отпиралась Джуди, вместе с суровыми временами приняв патриотичную "Авдотью", как щипание корпии, с воинственной готовностью.
- Полно, душа моя. Если ты уговорила великого князя расписаться в книге визитов, ты способна на любой дипломатический подвиг.
Джуди-Дуня трагически округлила глаза:
- О, Феликс... Я не думала, что ты... Боже, как неловко!
Игра в прятки охватила свет этой зимой: телефонные линии искрили сводками о перемещении фронтов. Если Юсуповых звали к Шереметевым, великий князь Дмитрий Павлович в этот вечер силой земного притяжения оказывался затянут в недра политической разнузданности в яхт-клубе, а если, паче чаяния, во дворец на Елагином с визитом приезжал племянник, у Ирины, в тот же день собиравшейся навестить любимую тетушку, начинала болеть голова. В маленьком мирке знати их разводили в разные углы,как в фигуре кадрили; не упоминали даже имен, обходясь многозначительными трагическими иносказаниями и паузами, полными смысла. "Ах, это было когда у нас... ", и неосторожную болтушку пригвождали взглядами к банкетке, как спасителя к кресту, а Феликса немедленно окружали вниманием: так балуют тяжело больного ребенка.
"Этот скандал", - говорили про них, и еще: "Этот ужасный случай". Одни считали, что между ними встала женщина, другие объясняли женитьбу ссорой, третьи честили Феликса толстосумом, метившим в царственный дом всем доступными способами, четвертые намекали на то, что Дмитрий совратил старшего товарища и чуть не свел с пути истинного. Пятые, шестые и двадцатые внимали, вздыхали и прикрывали незаметно напомаженные рты ухоженными ручками.
Однополчанин Дмитрия, по счастливому случаю оказавшийся двоюродным братом одного из больших почитателей восходящей звезды Михайловского, в гримерке которой Феликс любил пить свой аперитив, вернулся с фронта через два месяца после мобилизации; рубец на виске влек к себе дам больше, чем Георгиевский крест. "А что он говорит обо мне?"- со смешком спросил Феликс, когда узнал от восхищенного офицера мнение Дмитрия касательно тактики, стратегии и обмундирования армии. Кавалер шрама третьей степени глянул на него с недоумением: "О вас? А вы знакомы?"
Что-то ныло в груди; задетая гордость, по мнению медиков, расположена там же, где и сердечная рана.
Великосветские сплетни разлетелись из дома на Мойке, как голуби, посланные в селение древлян. Пусть шикают за спинами, пусть косятся, лишь бы знали, что он - не пустое место. Что Дмитрий не мог просто так забыть о нем.
- Ну что ты, дорогая! Откуда взялись эти глупости, ума приложить не могу. Мы в прекрасных отношениях, дружны, как и были.
- Конечно, мой ангел, - большие, навыкате глаза Джуди увлажнились; она напоминала одну из тех родовитых удойных телушек, что отец любил возить на губернскую выставку в Ракитном. - Конечно, я знаю. Все знают.
- Даже удивительно, что мы с ним разминулись; насколько я помню, Дмитрий не из тех, кто прибегает в визитке к началу завтрака.
- Видишь ли, - со значением произнесла Джуди тоном сообщающего печальный диагноз лекаря, - он собирался в Царское днем и не мог явиться позже.
С некоторых пор эти прятки начали его раздражать.
Это был бы текст про Сергея Александровича и его томительную влюбленность в адъютантаВ тот вечер нам назначено было наблюдать полет на воздушном шаре. Чудак-американец с фамилией журчащей и рычащей - Ленокс? Ролекс? – приурочил запуск своего воздухоплавательного аппарата к ярмарке Ильина дня.
***
Было по-дневному ещё душно, солнце зависло над лесом, назойливое и яркое, как пятно на внутренней стороне века, когда слишком долго смотришь на лампу накаливания.
***
Кто-то вслух, сбиваясь, заговорил, что американец непременно должен, прыгнув, распустить особенный парашют, который позволил бы смягчить падение. Черная фигурка взобралась на ребро соломенной корзины, широко расставив руки.
- Господи, Господи, - зачастила старушка Хитрово, истово крестясь. Елизавета Фёдоровна, крутившая в руках шаль, вдруг возвысила голос, закричала тонко, как попавший в силок заяц:
- Помогите же ему, он упадет! Он разобьется!
Сергей Александрович, как завороженный, смотрел на злополучный шар, ставший пленником воздушных течений. Губы его двигались, но слов я различить не мог и склонился к нему, пытаясь уловить возможный приказ, но он только повторял "упадет, упадет"; в ту минуту я был уверен, что думал он вовсе не о воздухоплавателе.
Это был МакРайли в антураже "Имени Розы"И тут рот молчальника брата Финна отверзся, и голос его, как колокольный звон, разнесся по долине:
- Хуйло блядское! Пиздюк мохнатый, еб твою мать! Отъебись, срань господня!
Имя ли господа имело такую силу, или неожиданное исцеление немого, но в полной тишине после выкрика отца Финна голос Мёрдока показался еще громче:
- Быстро! Ключ!!
Он дернул Кирка за руку и побежал.
***
- Брат Дольчин считал, что любовь - это та самая штука, которую Господь оставил каждому. Потому любить не только дозволяется, но и должно, и любви должно хватать на всех. Вроде как любовь - это молитва, которую ты творишь всей своей сутью, и она выше той, которую ты совершаешь одними своими словами. Акт поклонения и причастие. Он веселый был парень, этот Дольчин... Трахал, честно говоря, всякую живую тварь, от баб до овец, но бабы уходили от него довольные. За овец так сразу не скажу, но тоже не жаловались. Но я так думаю, в чем-то он был прав.
Мёрдок сдернул капюшон с головы Кирка. Его горячая, жесткая ладонь обхватила шею Кирка у основания: так брат келарь пристраивался давить курят.
- Ничего плохого в этом нет, парень. Только хорошее.
Прежде чем Кирк успел ему возразить, Мёрдок толкнул его вниз, прямо в земляничные кущи. Разбойник опустился на него сверху, закрывая своим телом от ночного холода.
Это был финал "Северной звезды", которую я тоже никогда не допишуОни ехали по кольцевому шоссе, наматывая круг за кругом; ночные огни сливались в зыбкое фосфорическое пятно, мокрый асфальт стал водной гладью, и Мердок вел их корабль со свойственной ему одному уверенностью, мимо всех скал и отмелей, в тихую гавань. Финн спал, положив голову на колени Марине. Она сама спала наяву, качаясь где-то на волнах детских своих воспоминаний, в темных водах озера, окруженного соснами, изредка выныривая, чтобы удостовериться, что все хорошо. Но ничего не менялось: все тот же грегорианский хор из динамиков славил божье творение, все то же шоссе выгибало серую спину, слепя сигнальными огоньками подсветки. Кисти Мердока и Кирка, лежавшие близ рычага переключения передач, соприкасались ладонь к ладони, и Марине казалось, что этот клин, как нос корабля, рассекал пространство перед машиной. Корабль плыл вперед, Финн ровно дышал, и где-то наверху, над городом, над всем миром холодно и спокойно светила северная звезда.
Это был фичок про то, что Этерна - искусственная планета, пультом ЦУ которой завладел тру-Ракан Альдо и угнал всю планету навстречу звездам и приключениямМедиадневник капитана Смита
14 июля 364 г.п.о., 16:23 по центральному времени
Пиздец. Если подробнее, то вчера ещё прибыли на объект, дождались представителей девелопера, и началось. Во-первых, эти мудацкие осьминоги обнаружили жизнь на КХ-817. Во-вторых, наша установка неизбежно сдвинет эту чертову 817 с орбиты. В-третьих, мы это знали с самого начала, но не согласовывали с комиссией, потому что кому какое дело до мелкой кучи камней в заднице обитаемой вселенной. А на согласование уйдут три бюджета, потому что мировая гармония, дальние силы и всё прочая хуйня из космоса. Когда 817 считалась необитаемой, щупальца из скафандров лезли, чтобы не согласовывать, потому что им было выгодно сделать быстрее, запустить и свалить. А теперь сидят, напустили в скафандры чернил и будто бы ничего не знали, вина общая, вместе с комиссией разбираться. И не важно, что разведка территории была у них в ТЗ: нашли жизнь, да ещё и разумную, и всё, их хата с краю, ничего не знают, а мы – варвары и сторонники геноцида. Запросили центральный офис. Как говорит в таких случаях Патрик, у меня два слова: ебаный стыд.
Тот же день, 20:03
Центральный офис запросил комитет по этике. Вердикт такой: транспортируем всё живое-разумное в Плеяды-10 и заселяем на «остров новобрачных». Спасибо, что только разумное. Уже представил, как будем получать по цисте от каждого местного вида бактерий.
Это был МалфоеНотт- Очкарику просто повезло, ясно? Есть такая штука - рикошет. Отец говорит, что очень сильное заклятие может отражаться от поверхности. Особенно от такой тупой, как Потти.
- Может быть. Но тогда, - Тед смотрит себе под ноги, выискивая аргумент, - Тогда первый же стихийный выброс - и привет. Говорят, дело в том, что Поттер с рождения был темным магом, причем...
Мама встаёт на нижней ступени ротонды, через ажурный солнечный зонтик на её волосы стекают медовые потоки света. За её спиной июльский полдень падает складками, как снятая с вешалки легкая мантия. Драко и Тед прерывают разговор, поднимаются почти одновременно. Хорошо, что они уже успели докурить и спрятать пепельницу.
- Миссис Малфой.
- Мам, привет.
- Добрый день, молодые люди, - мама благосклонно улыбается; ещё год или два назад она погладила бы Теда по голове, но теперь, видимо, это неприлично. - Не хотите позавтракать с нами, Теодор?
Тед смотрит на маму, не отрываясь; будь на его месте кто угодно другой, Драко бы разозлился.
- Благодарю за приглашение, миссис Малфой; с удовольствием.
Миссис Нотт умерла девять лет назад. Драко, должно быть, видел её когда-то, но совсем не помнил, так что в визуальной памяти она осталась лицом с колдографии, хранившейся в верхнем ящике прикроватного столика Теда: худая женщина с осунувшимся лицом, устало и ласково смотрящая куда-то вбок, за рамку фотографии.
Нотт предлагает маме руку; гравий шуршит под подошвами, душное благоухание чубушника маревом висит над садом. Драко чуть отстаёт, любуясь матерью. Ему нравится знать маленькую слабость своего приятеля, приятно снова сравнять счёт. Тед отказался вступить в "банду" Драко - это минус. Тед млеет от маминого общества (влюбился он, что ли?) - это плюс. Возможно, стоит пригласить его на пару дней, если отец разрешит.
Это был бы текст про заговор Рёма и против Рёма: карты, деньги Франции, оружие фрайкоров, гей-лобби и коварный ШпротаГул голосов был слышен еще с лестницы. В ярко освещенной гостиной торговали свежими новостями: на повышенных тонах обсуждали президентские выборы, Гиндернбурга, социалистов и плохое снабжение, sotto voce - все то, что составляло особый интерес Макса. Говорили, конечно, о мадемуазель Раубаль; скандалы из личной жизни фюрера, как коньяк, дозревали до лучшего вкуса. Говорили о новом запое гауляйтера Лея, говорили о том, что любовница Геббельса, предположительно, на четверть, если не наполовину еврейка. Шутили по поводу Гиммлера и его охранных отрядов - в этом году уже на несколько тонов тише, чем в прошлом, и поглядывая на самого Гиммлера - не хотелось бы, чтобы услышал. Обсуждали повышение Карла Эрнста, уютное кресло в берлинском штабе, как говорили, было ему предложено в качестве прощального подарка, который он, конечно, не будь дурак, принял с благодарностью. У господина Рёма был необыкновенный талант превращать любовников в друзей.
Это был бы СатанаЯрх про то, что власть развращает и любую цель портит попадениеУ арены свои законы: между фанфарами, возвещающими начало и окончание поединка, не бывает ни друзей, ни родственников, ни союзников. Ярх не скрывал, что бился ради победы: врали те, кто говорил, что золото не пахнет, поскольку от выигрыша исходил аромат отличного ужина. Впрочем, путь к цели доставлял ему своеобразное удовольствие:
В сравнении с выпускниками гладиаторской школы Боргх казался небожителем: у него были свои покои, несколько слуг и неизменные поклонники, выкупавшие дорогие места в ложах. Годы поединков оставили уродливые отметины на его крупном теле: от груди до паха бронзовая чешуя сошла, обнажая полосу голой зеленоватой кожи. Отмечен был и его разум — слишком часто Боргх забывал о протянутых вверх пальцах зрителей, коронным свои ударом сшибая с противника шлем и вбивая обращенную в костяное крошево переносицу в затылок.
***
Вряд ли повелитель мог узнать его: тогда, в их первую встречу, он был сопливым мальчишкой, кожа, кости да желание жрать.
Это был бы ФеликсоДмитрий в мире Бесобоя - с Антихристом, который хитрым образом устроил убийство Распутина, подменив собой ДмитрияТо, что мне предстоит рассказать, покажется вам выдумкой, порождением больного воображения, однако я буду честен с вами, как на исповеди. Составляя книгу мемуаров, я был готов скрывать правду, сколько возможно: многие из тех, о ком мне предстоит вести речь, остались в живых; впрочем, скандалы и перспективы судов - ничто в сравнении с безъязыким, удушающим ужасом перед существом (не знаю, могу ли назвать его человеком), которое стало виновником бесчисленных испытаний, выпавших на долю моей семьи и всей нашей несчастной родины. Однако правда, унесенная в могилу, давила бы на меня тяжелее гранитной плиты, и я решился поведать бумаге о роковых событиях, свидетелем и невольным соучастником которых мне довелось быть. Тебе, неизвестный мой читатель, лишенному страха и жаждущему истины, предстоит узнать о том, что на самом деле случилось в Петербурге в далеком тысяча девятьсот шестнадцатом году.
Для того, чтобы рассказать о событиях той зимы, мне необходимо в начале погрузиться еще глубже в прошлое и поведать о роли, которую в моей жизни сыграл великий князь Дмитрий Павлович Романов. Он умер двадцать два года назад, и много лет перед его смертью мы не имели удовольствия общаться, чему виной были и его легендарное романовское упрямство, и, как я полагаю, страх, рожденный тем, во что мы, помимо нашей воли, оказались втянуты. Двадцать два года - огромный срок, лишь чуть меньше, чем нам суждено было жить в Эдеме дореволюционной России, но боль утраты все еще жива, как жив и его образ, являющийся ко мне во снах: вечно юный, вечно смеющийся, до краев полный жизнелюбия. Этот Дмитрий, мой Дмитрий, никогда не оставлял меня.
Мы знали друг друга с самого раннего детства. Обращаясь к ранним годам, трудно отличить подлинное воспоминание от того эрзаца, которым умиленные родители пичкают детей. Говорили, будто родился я таким уродцем, что мой старший брат Николай, увидев меня, немедленно потребовал, чтобы меня выбросили в окно. Рассказ этот настолько впечатался в мою память, что теперь мне кажется, будто я и сам, лежа в пеленках, слышал возмущенный возглас брата и понял всю опасность моего положения, немедленно закричав во все горло. Так и наше знакомство с Митей: мнится, будто я помню цвет стеганных атласных одеялец (лазоревые, вышитые серебром), в которых лежал "baby", как его аттестовал восхищенный великий князь Сергей, дядя и приемный отец Дмитрия. Впервые после трагической смерти матери Дмитрия были мы званы в Ильинское; был жаркий, ранний апрель, и здоровье осиротевшего ребенка поправилось настолько, что найдено было приличным побаловать моих родителей, ближайших соседей и больших друзей великокняжеской четы, весомым доказательством пополнения в Семье. Нам, детям, дозволено было только глядеть на младенца, не трогая его; Дмитрий возлежал в изящной детской коляске, толстощекий, насупленный и строгий, как языческий божок, с красным от рева лицом. Сергей Александрович ревниво оглядывал ребенка, будто бы опасаясь, что мы излишним вниманием можем ему повредить; Елизавета Федоровна, его супруга, любимая моя тетя Элла, смотрела в сторону. Я был ее фаворитом, наслаждался всякой возможностью ей угодить и чутко улавливал настроения взрослых, которые, как им самим казалось, дети понять не в состоянии. Полагая, что надутый baby тете Элле вовсе не нравится, я сморщился, указал на младенца пальцем и заявил, что ребенка, верно, подбросили цыгане: не мог ведь великий князь так гадко пахнуть! Конфуз случился ужасный, и я был бы, наверное, по всей строгости наказан отцом, если бы милая матушка, державшая что-то вроде комплота на двоих с Елизаветой Федоровной, не ринулась меня защищать. Трудно ли догадаться, что Сергей Александрович, и до того считавший меня избалованным мальчиком, никогда не простил мне этого поступка.
Дмитрий и его старшая сестра Мария, некрасивая, вечно обиженная толстушка, каждое лето проводили в Ильинском. Часто ездили великие князья к нам, в Архангельское, не реже навещали и мы их, а уж сколько пикников устраивалось, сколько походов по грибы и ягоды, идиллических поездок в образцовую деревню Усово! И каждый раз были мы с Николаем вынуждены развлекать маленьких великих князей, что нам вовсе не нравилось. Мы считали их глупыми и избалованными, они нас - задирами и выскочками. Драться с ними нам было строго-настрого запрещено, и мы наверстывали упущенное, придумывая различные каверзы и розыгрыши. Мария часто жаловалась на наше дурное поведение взрослым, нас примерно наказывали, а мы в отместку шутили над великокняжескими детьми еще злее. Однажды убедили мы Дмитрия, что любимые его шоколадные пирожные делаются из глины, и заставили его набить полный рот земли, расхвалив ее сладость. В другой раз напугали доверчивых детей до полусмерти, рассказав небылицу о полчище мертвецов, зарытых в чумной год на холме около декоративного пруда; притаившийся в кустах Николай, улучив момент, схватил Дмитрия за плечо ледяной рукой, выдержанной перед тем в ключевой воде, и бедный великий князь с криком ринулся прочь, споткнулся и упал в озеро, чуть не утонув, так как плавать еще не умел. Но окончательно мы дискредитировали себя тогда, когда внушили Марии, что она непременно будет вынуждена, выросши, выйти замуж за Дмитрия и делать с ним детей (как именно, знал только Николай). Дурная наша шутка довела ее до настоящей истерики. Великий князь Сергей, дознавшись до причины такого отчаяния, надолго прекратил наши с Николаем визиты в Ильинское, да и к нам привозить своих подопечных перестал, чему мы были до крайности рады.
Это был бы текст про Антихриста, у него даже было название "Обманщик"Он был странным ребенком. В день, когда он родился, многие в Самарии видели знамения: земля гудела, солнце садилось не на западе, а на юге, непокрытая телушка разродилась мертвыми козлятами, а к блаженной из города Кесарии прямо из моря выходит зверь с семью головами, увенчанными десятью рогами. Впрочем, в те времена знамения случались так часто, что люди перестали обращать на них внимание. Ирод Архелай был изгнан из Иудеи, взамен ему назначен был римский наместник; ясно было, что наступают последние дни. Страшно было жить в Самарии. Все боялись новых налогов и больших бед, ждали кого-то, хотя бы разрешения невыносимого положения.
***
Он звал их "мои люди", и они принадлежали ему. Под золотыми ликами богатства, силы и гордости он умел увидеть нищету, слабость и страх; люди приходили к нему, одержимые тысячами грязных, мелких, жалких желаний, и он видел каждое из них, и никого не помещал на весы. Отцеубийцам, насильника, ворам он даровал прощение до тех пор, пока они были полезны, и они кланялись ему, называя его пророком.
***
Император Тиберий Август был стар и имел два лица. Одно, мраморное, ничего не выражающее, смотрело на мир безразлично. Другое, стариковское, уродливое, изрытое оспинами неутоленных страстей, было жалким и частным. Мраморное лицо с ожиданием смотрело на юго-восток; там могла начаться ненужная сейчас, страшная война. Стариковское лицо смотрело на пророка с вожделением. Тело ничего не значило для пророка; он лег с императором, чтобы на ложе нашептывать ему на ухо о расправе над последователями сына плотника; но увидеть безумие таким, какое оно есть на самом деле, не под силу никому. Через три недели в приступе суставной лихорадки император велел схватить и обезглавить пророка за участие в заговоре.
Казнили его тайно, ночью; от гвардейца-преторианца, занесшего меч над шеей пророка, сильно пахло лошадиным потом и кожей.
Это был бы ФеликсоДмитрий про 16 год
- Нет, мой милый, нет и нет, это невозможно, - отпиралась Джуди, вместе с суровыми временами приняв патриотичную "Авдотью", как щипание корпии, с воинственной готовностью.
- Полно, душа моя. Если ты уговорила великого князя расписаться в книге визитов, ты способна на любой дипломатический подвиг.
Джуди-Дуня трагически округлила глаза:
- О, Феликс... Я не думала, что ты... Боже, как неловко!
Игра в прятки охватила свет этой зимой: телефонные линии искрили сводками о перемещении фронтов. Если Юсуповых звали к Шереметевым, великий князь Дмитрий Павлович в этот вечер силой земного притяжения оказывался затянут в недра политической разнузданности в яхт-клубе, а если, паче чаяния, во дворец на Елагином с визитом приезжал племянник, у Ирины, в тот же день собиравшейся навестить любимую тетушку, начинала болеть голова. В маленьком мирке знати их разводили в разные углы,как в фигуре кадрили; не упоминали даже имен, обходясь многозначительными трагическими иносказаниями и паузами, полными смысла. "Ах, это было когда у нас... ", и неосторожную болтушку пригвождали взглядами к банкетке, как спасителя к кресту, а Феликса немедленно окружали вниманием: так балуют тяжело больного ребенка.
"Этот скандал", - говорили про них, и еще: "Этот ужасный случай". Одни считали, что между ними встала женщина, другие объясняли женитьбу ссорой, третьи честили Феликса толстосумом, метившим в царственный дом всем доступными способами, четвертые намекали на то, что Дмитрий совратил старшего товарища и чуть не свел с пути истинного. Пятые, шестые и двадцатые внимали, вздыхали и прикрывали незаметно напомаженные рты ухоженными ручками.
Однополчанин Дмитрия, по счастливому случаю оказавшийся двоюродным братом одного из больших почитателей восходящей звезды Михайловского, в гримерке которой Феликс любил пить свой аперитив, вернулся с фронта через два месяца после мобилизации; рубец на виске влек к себе дам больше, чем Георгиевский крест. "А что он говорит обо мне?"- со смешком спросил Феликс, когда узнал от восхищенного офицера мнение Дмитрия касательно тактики, стратегии и обмундирования армии. Кавалер шрама третьей степени глянул на него с недоумением: "О вас? А вы знакомы?"
Что-то ныло в груди; задетая гордость, по мнению медиков, расположена там же, где и сердечная рана.
Великосветские сплетни разлетелись из дома на Мойке, как голуби, посланные в селение древлян. Пусть шикают за спинами, пусть косятся, лишь бы знали, что он - не пустое место. Что Дмитрий не мог просто так забыть о нем.
- Ну что ты, дорогая! Откуда взялись эти глупости, ума приложить не могу. Мы в прекрасных отношениях, дружны, как и были.
- Конечно, мой ангел, - большие, навыкате глаза Джуди увлажнились; она напоминала одну из тех родовитых удойных телушек, что отец любил возить на губернскую выставку в Ракитном. - Конечно, я знаю. Все знают.
- Даже удивительно, что мы с ним разминулись; насколько я помню, Дмитрий не из тех, кто прибегает в визитке к началу завтрака.
- Видишь ли, - со значением произнесла Джуди тоном сообщающего печальный диагноз лекаря, - он собирался в Царское днем и не мог явиться позже.
С некоторых пор эти прятки начали его раздражать.
Это был бы текст про Сергея Александровича и его томительную влюбленность в адъютантаВ тот вечер нам назначено было наблюдать полет на воздушном шаре. Чудак-американец с фамилией журчащей и рычащей - Ленокс? Ролекс? – приурочил запуск своего воздухоплавательного аппарата к ярмарке Ильина дня.
***
Было по-дневному ещё душно, солнце зависло над лесом, назойливое и яркое, как пятно на внутренней стороне века, когда слишком долго смотришь на лампу накаливания.
***
Кто-то вслух, сбиваясь, заговорил, что американец непременно должен, прыгнув, распустить особенный парашют, который позволил бы смягчить падение. Черная фигурка взобралась на ребро соломенной корзины, широко расставив руки.
- Господи, Господи, - зачастила старушка Хитрово, истово крестясь. Елизавета Фёдоровна, крутившая в руках шаль, вдруг возвысила голос, закричала тонко, как попавший в силок заяц:
- Помогите же ему, он упадет! Он разобьется!
Сергей Александрович, как завороженный, смотрел на злополучный шар, ставший пленником воздушных течений. Губы его двигались, но слов я различить не мог и склонился к нему, пытаясь уловить возможный приказ, но он только повторял "упадет, упадет"; в ту минуту я был уверен, что думал он вовсе не о воздухоплавателе.
Это был МакРайли в антураже "Имени Розы"И тут рот молчальника брата Финна отверзся, и голос его, как колокольный звон, разнесся по долине:
- Хуйло блядское! Пиздюк мохнатый, еб твою мать! Отъебись, срань господня!
Имя ли господа имело такую силу, или неожиданное исцеление немого, но в полной тишине после выкрика отца Финна голос Мёрдока показался еще громче:
- Быстро! Ключ!!
Он дернул Кирка за руку и побежал.
***
- Брат Дольчин считал, что любовь - это та самая штука, которую Господь оставил каждому. Потому любить не только дозволяется, но и должно, и любви должно хватать на всех. Вроде как любовь - это молитва, которую ты творишь всей своей сутью, и она выше той, которую ты совершаешь одними своими словами. Акт поклонения и причастие. Он веселый был парень, этот Дольчин... Трахал, честно говоря, всякую живую тварь, от баб до овец, но бабы уходили от него довольные. За овец так сразу не скажу, но тоже не жаловались. Но я так думаю, в чем-то он был прав.
Мёрдок сдернул капюшон с головы Кирка. Его горячая, жесткая ладонь обхватила шею Кирка у основания: так брат келарь пристраивался давить курят.
- Ничего плохого в этом нет, парень. Только хорошее.
Прежде чем Кирк успел ему возразить, Мёрдок толкнул его вниз, прямо в земляничные кущи. Разбойник опустился на него сверху, закрывая своим телом от ночного холода.
Это был финал "Северной звезды", которую я тоже никогда не допишуОни ехали по кольцевому шоссе, наматывая круг за кругом; ночные огни сливались в зыбкое фосфорическое пятно, мокрый асфальт стал водной гладью, и Мердок вел их корабль со свойственной ему одному уверенностью, мимо всех скал и отмелей, в тихую гавань. Финн спал, положив голову на колени Марине. Она сама спала наяву, качаясь где-то на волнах детских своих воспоминаний, в темных водах озера, окруженного соснами, изредка выныривая, чтобы удостовериться, что все хорошо. Но ничего не менялось: все тот же грегорианский хор из динамиков славил божье творение, все то же шоссе выгибало серую спину, слепя сигнальными огоньками подсветки. Кисти Мердока и Кирка, лежавшие близ рычага переключения передач, соприкасались ладонь к ладони, и Марине казалось, что этот клин, как нос корабля, рассекал пространство перед машиной. Корабль плыл вперед, Финн ровно дышал, и где-то наверху, над городом, над всем миром холодно и спокойно светила северная звезда.
Это был фичок про то, что Этерна - искусственная планета, пультом ЦУ которой завладел тру-Ракан Альдо и угнал всю планету навстречу звездам и приключениямМедиадневник капитана Смита
14 июля 364 г.п.о., 16:23 по центральному времени
Пиздец. Если подробнее, то вчера ещё прибыли на объект, дождались представителей девелопера, и началось. Во-первых, эти мудацкие осьминоги обнаружили жизнь на КХ-817. Во-вторых, наша установка неизбежно сдвинет эту чертову 817 с орбиты. В-третьих, мы это знали с самого начала, но не согласовывали с комиссией, потому что кому какое дело до мелкой кучи камней в заднице обитаемой вселенной. А на согласование уйдут три бюджета, потому что мировая гармония, дальние силы и всё прочая хуйня из космоса. Когда 817 считалась необитаемой, щупальца из скафандров лезли, чтобы не согласовывать, потому что им было выгодно сделать быстрее, запустить и свалить. А теперь сидят, напустили в скафандры чернил и будто бы ничего не знали, вина общая, вместе с комиссией разбираться. И не важно, что разведка территории была у них в ТЗ: нашли жизнь, да ещё и разумную, и всё, их хата с краю, ничего не знают, а мы – варвары и сторонники геноцида. Запросили центральный офис. Как говорит в таких случаях Патрик, у меня два слова: ебаный стыд.
Тот же день, 20:03
Центральный офис запросил комитет по этике. Вердикт такой: транспортируем всё живое-разумное в Плеяды-10 и заселяем на «остров новобрачных». Спасибо, что только разумное. Уже представил, как будем получать по цисте от каждого местного вида бактерий.
Это был МалфоеНотт- Очкарику просто повезло, ясно? Есть такая штука - рикошет. Отец говорит, что очень сильное заклятие может отражаться от поверхности. Особенно от такой тупой, как Потти.
- Может быть. Но тогда, - Тед смотрит себе под ноги, выискивая аргумент, - Тогда первый же стихийный выброс - и привет. Говорят, дело в том, что Поттер с рождения был темным магом, причем...
Мама встаёт на нижней ступени ротонды, через ажурный солнечный зонтик на её волосы стекают медовые потоки света. За её спиной июльский полдень падает складками, как снятая с вешалки легкая мантия. Драко и Тед прерывают разговор, поднимаются почти одновременно. Хорошо, что они уже успели докурить и спрятать пепельницу.
- Миссис Малфой.
- Мам, привет.
- Добрый день, молодые люди, - мама благосклонно улыбается; ещё год или два назад она погладила бы Теда по голове, но теперь, видимо, это неприлично. - Не хотите позавтракать с нами, Теодор?
Тед смотрит на маму, не отрываясь; будь на его месте кто угодно другой, Драко бы разозлился.
- Благодарю за приглашение, миссис Малфой; с удовольствием.
Миссис Нотт умерла девять лет назад. Драко, должно быть, видел её когда-то, но совсем не помнил, так что в визуальной памяти она осталась лицом с колдографии, хранившейся в верхнем ящике прикроватного столика Теда: худая женщина с осунувшимся лицом, устало и ласково смотрящая куда-то вбок, за рамку фотографии.
Нотт предлагает маме руку; гравий шуршит под подошвами, душное благоухание чубушника маревом висит над садом. Драко чуть отстаёт, любуясь матерью. Ему нравится знать маленькую слабость своего приятеля, приятно снова сравнять счёт. Тед отказался вступить в "банду" Драко - это минус. Тед млеет от маминого общества (влюбился он, что ли?) - это плюс. Возможно, стоит пригласить его на пару дней, если отец разрешит.
@темы: ГП, oh Ernstie, Говноуныние, inner EvS, Майор Гром, первый маршал Тагила, Великий князь и блудница вавилонская, пейсательство
-
-
05.04.2017 в 22:44Все они прекрасны даже в таком виде. Ты один из тех авторов редких, у которых текст можно начать читать с любого места и въехать в него как трамвай с горочки. За каждым угадывается история, за двумя-тремя штришками - картина, так же как вот есть фильмы, которые можно смотреть без звука - просто за красивый визуал, и получить удовольствие, так же и твои тексты можно читать без фабулы, вот такими срезиками просто заради формы и складно нанизанных слов для.
И будем надеяться, что свято место пусто не бывает, и на место сброшенного балласта придут новые идеи и новые желания и новые силы и драйв для их воплощения.
И что плохие дни кончатся и ты вылезешь из самой жопы этой зебры в дивный новый мир новым человеком )
-
-
05.04.2017 в 22:56-
-
05.04.2017 в 23:02Потому очень грустно, что так мало, и дальше история прерывается
-
-
05.04.2017 в 23:03жалко, что только был и на донышке, но такая красивая баночка - и интересно теперь, что в этом ау заместо аристотеля.
-
-
05.04.2017 в 23:08очень-очень желаю,чтобы плохие дни ушли!
-
-
05.04.2017 в 23:40побольше дней хороших)
-
-
06.04.2017 в 14:29красота-то какая, аж что-то внутри свернулось. и развернулось.
-
-
06.04.2017 в 16:43-
-
08.04.2017 в 13:51Долой плохие дни! А камрад Пауль вот дело говорит...
-
-
12.04.2017 в 13:57Commissar Paul, Jan Stern, надо! однозначно надо. Потому что иногда начинает казаться, что к жопе применима римановская геометрия: сколько не идешь по поверхности сферы жопы, а там все та же черная дыра. Зияющая, так сказать))
-
-
02.05.2017 в 12:09Побольше Вам удачи и светлых дней.
-
-
02.05.2017 в 22:12-
-
02.05.2017 в 23:46-
-
03.05.2020 в 21:51