erkenne mich ich bin bereit
Некоторое время назад я пообещал написать слюняво-тошнотный рёмогиммлер. Ну что же! "Хуйня для вашего блога! Дорого, долго, но мы умеем писать хуйню!"
"Сопли в сахаре, урожай 23го""... 17800 винтовок "Маузер" 98б, 5600 пулеметов MG 15nA..."
Он с трудом распрямляет спину и откладывает в сторону дрянную, текущую ручку. Дело уже к ночи, а бумагам всё нет и нет конца: приход, расход, доклад, служебная записка, три рапорта. Света от лампы еле хватает на то, чтобы разобрать закорючки, со скрипом выползающие из-под стального пера, приходится сажать и без того отвратительное зрение. Очки натерли переносицу - не удивительно, с такой-то оправой и с дужками, которые еле за уши держатся.
Вообще-то рапорты и записки были составлены от имени некоего Эрнста Рёма, кап., возгл. РКФ., плюс ещё несколько аббревиатур, но на деле служба шла, пока солдат спал. Точнее, в настоящий момент солдат плескался под сенью струй: из ванной, отделенной от "кабинета" парой картонных стен, доносились похожие на мычание бешеного быка обрывки того, что при жизни явно было увертюрой к "Майстерзингерам". У кап. и возгл. РКФ был приятный тенор, ему с легкостью покорялось фортепьяно, млея под его пальцами (и не оно одно, со вздохом отметил обладатель очков в неудобной оправе), но почему-то два этих несомненных таланта никак не желали сочетаться.
Молодой человек (а каким ещё надлежит быть в неполные двадцать три?) откидывается на спинку стула и с наслаждением предаётся двум своим любимым дурными привычкам одновременно. Курение и склонность к безрезультатному самоанализу: в этом он весь.
Когда и почему всё это началось? Он сомневался в точной дате. Возможно, в тот день (двадцать шестое января тысяча девятьсот двадцать второго года, точное время... ), когда он впервые увидел Эрнста Рёма на заседании стрелкового клуба. За неделю до того он побывал на заседании сообщества студентов-националистов, праздновали, кажется, годовщину основания Германской империи. Он не пил пива и не рассказывал про женщин в бане, поэтому мало с кем сошелся, и так и просидел бы, церемонный и напряженный, как аист, если бы его не разговорил один из компании краснорожих активистов, на счету которых была уже не одна и не две кружки. Он зазывал в "одно местечко", где всё должно было быть "по-взрослому". "Реальные мужики, говорю те, ежли есть интерес, надо до них ходить!" - вождь краснорожих дышал перегаром и луком. "Непременно", - скептически заметил опрятный молодой человек в очках и поношенной, но добросовестно залатанной и разглаженной одежде на размер больше, чем нужно - один из тех, для кого создано прозвище "маменькин сыночек". Про себя, конечно, он принял твердокаменное решение послать куда подальше весь этот балаган, не имевший ничего общего с патриотизмом и борьбой за возрождение Германии, и, конечно, в итоге всё-таки пришел.
Пожалуй, это тянуло на целый цирк-шапито: кроме пива, участники собрания разогревали себя напитками погорячее, прокуренный зал пивной оглашался воплями и хоровым гундением какой-то песни, в которой минимум пять раз было помянуто "знамя" и минимум десять раз - "фюрер". От табачной вони разболелась голова, и он совсем уже собрался уходить, но тут на импровизированную трибуну во главе зала взгромоздился невысокий, чуть полноватый мужчина с приплюснутым носом, усами щеточкой и шрамом, проходящим через всю правую щеку. "Камрады! Мы собрались здесь... - первые ряды дрогнули и умолкли, обласканные бархатистым голосом, но сзади ещё слышалось какое-то гудение и жужжание, - Тихааа! Ша, я сказал!" И в зале воцарилась пусть относительная, но всё же тишина. И он заговорил.
Наверное, именно с этого момента и началось увлечение, сперва бывшее столь трепетным и молчаливым, потом - болезненным, потом стыдным, но неожиданно страстным, а ещё позже оказавшееся из тех высококриминальных дел, которые не принято обсуждать за семейными сборами, но из-за которых на обладателя очков в большущей роговой оправе волком смотрят в родном доме. Раньше в частых посланиях домой он осторожно и пунктуально раздавал мелкие советы всем домочадцам, со свойственной ему скурпулезностью анализируя каждый возможный сучок и каждую предполагаемую задоринку, а в ответ получал поцелуи от "мамочки" и пожелания усердно трудиться от "папочки". Теперь рефреном взволнованных посланий матери были призывы скорее жениться и остепениться, а отец вообще умолк, изолировав себя и весь свой упорядоченный, правильный мир от неугодного сына.
"Ёбаный в рот, где моё полотенце?!" - недовольно ревёт капитан, который, оказывается, уже закончил водные процедуры. Ну да, думает юноша, и в рот тоже бывало... На него же так просто не угодишь, он на что угодно уговорить может. Ты бы хоть раз вокруг огляделся, свинюга ты эдакая, под носом же у тебя висит. "Синее, на крючке слева, неужели не видно?" - произносит он вслух.
Раньше ему казалось, что всё это несерьёзно. Что с занятиями, противоречащими параграфу номер сто семьдесят пять уголовного кодекса и оскорбляющими Бога (а в Бога молодой человек верил - без фанатизма, но с некоторым удовлетворением и в расчете на будущий аванс и комфортабельное бессмертие), так вот, что с этими сумбурно-приятными занятиями можно будет просто так покончить. В любой момент, по первому же желанию. По ночам он не был слишком в этом уверен, впрочем - вжимаясь в матрас под тяжестью капитана, кусая подушку и глотая крики (то, другое, ему тоже приходилось глотать, ничего особенно приятного, но всё же), он предпочитал совсем не думать о том, что с ним будет, если подобные вечера придут к концу.
В каком-то смысле они и пришли, и значительно скорее, чем он ожидал: через месяц после того, как Рём предложил ему переехать в квартиру на окраине Мюнхена ("Так-то с пачкотнёй твоей будет проще разбираться, и по сто раз на дню не будешь компостировать мне мозг подписями!" - подмигнул, ухмыльнулся. Сукин сын. Почему-то запылали щеки и погорячело в паху). Оказалось, что ключи от квартиры есть не только у Рёма и у него. Оказалось, что кап. и возгл. РКФ испытывает большую отеческую симпатию к кучерявым молокососам лет семнадцати. Иногда даже посреди комнаты, на ковре. С грохотом захлопнув дверь в "кабинет" и уединившись в кухне, он, выкурив две пачки отвратительных сигарет, дождался, пока кудрявая овца уйдёт, после чего попытался совершенно спокойно поговорить о произошедшем с героем-любовником, с лица которого все ещё не была стерта улыбка первооткрывателя. Вскоре прямо в это лицо была выплеснута чашка с ещё горячим чаем, а дом обеднел на половину стратегического запаса фаянсовой посуды. Капитан оказался отлучен от своей же постели по меньшей мере на две недели; о, если бы это помогло!
Он вздохнул и с силой потер виски, пытаясь избавиться от медленно подкрадывающейся головной боли. На секунду промелькнула соблазнительная мысль о том, что можно просто собрать вещи, оставить записку ("Продолжай трахать своего Эдди, большой удачи, искать меня не стоит, какая же ты дрянь!") и мазнуть в деревню, завести свой домик и разводить гусей. Или кур - кур ещё лучше, есть в них что-то основательное, вызывающее симпатию.
"Хайни, носом не клюй, пошли в постель, - нет-нет, гладить по затылку нельзя, нельзя, это запрещенный прием, и дышать на ухо тоже, и тянуться горячей после душа лапой вниз... - Ну, идем?"
Он идет, конечно. Хотелось бы немного согреться - в конце октября тысяча девятьсот двадцать третьего года в Мюнхене было неожиданно холодно.
"Сопли в сахаре, урожай 23го""... 17800 винтовок "Маузер" 98б, 5600 пулеметов MG 15nA..."
Он с трудом распрямляет спину и откладывает в сторону дрянную, текущую ручку. Дело уже к ночи, а бумагам всё нет и нет конца: приход, расход, доклад, служебная записка, три рапорта. Света от лампы еле хватает на то, чтобы разобрать закорючки, со скрипом выползающие из-под стального пера, приходится сажать и без того отвратительное зрение. Очки натерли переносицу - не удивительно, с такой-то оправой и с дужками, которые еле за уши держатся.
Вообще-то рапорты и записки были составлены от имени некоего Эрнста Рёма, кап., возгл. РКФ., плюс ещё несколько аббревиатур, но на деле служба шла, пока солдат спал. Точнее, в настоящий момент солдат плескался под сенью струй: из ванной, отделенной от "кабинета" парой картонных стен, доносились похожие на мычание бешеного быка обрывки того, что при жизни явно было увертюрой к "Майстерзингерам". У кап. и возгл. РКФ был приятный тенор, ему с легкостью покорялось фортепьяно, млея под его пальцами (и не оно одно, со вздохом отметил обладатель очков в неудобной оправе), но почему-то два этих несомненных таланта никак не желали сочетаться.
Молодой человек (а каким ещё надлежит быть в неполные двадцать три?) откидывается на спинку стула и с наслаждением предаётся двум своим любимым дурными привычкам одновременно. Курение и склонность к безрезультатному самоанализу: в этом он весь.
Когда и почему всё это началось? Он сомневался в точной дате. Возможно, в тот день (двадцать шестое января тысяча девятьсот двадцать второго года, точное время... ), когда он впервые увидел Эрнста Рёма на заседании стрелкового клуба. За неделю до того он побывал на заседании сообщества студентов-националистов, праздновали, кажется, годовщину основания Германской империи. Он не пил пива и не рассказывал про женщин в бане, поэтому мало с кем сошелся, и так и просидел бы, церемонный и напряженный, как аист, если бы его не разговорил один из компании краснорожих активистов, на счету которых была уже не одна и не две кружки. Он зазывал в "одно местечко", где всё должно было быть "по-взрослому". "Реальные мужики, говорю те, ежли есть интерес, надо до них ходить!" - вождь краснорожих дышал перегаром и луком. "Непременно", - скептически заметил опрятный молодой человек в очках и поношенной, но добросовестно залатанной и разглаженной одежде на размер больше, чем нужно - один из тех, для кого создано прозвище "маменькин сыночек". Про себя, конечно, он принял твердокаменное решение послать куда подальше весь этот балаган, не имевший ничего общего с патриотизмом и борьбой за возрождение Германии, и, конечно, в итоге всё-таки пришел.
Пожалуй, это тянуло на целый цирк-шапито: кроме пива, участники собрания разогревали себя напитками погорячее, прокуренный зал пивной оглашался воплями и хоровым гундением какой-то песни, в которой минимум пять раз было помянуто "знамя" и минимум десять раз - "фюрер". От табачной вони разболелась голова, и он совсем уже собрался уходить, но тут на импровизированную трибуну во главе зала взгромоздился невысокий, чуть полноватый мужчина с приплюснутым носом, усами щеточкой и шрамом, проходящим через всю правую щеку. "Камрады! Мы собрались здесь... - первые ряды дрогнули и умолкли, обласканные бархатистым голосом, но сзади ещё слышалось какое-то гудение и жужжание, - Тихааа! Ша, я сказал!" И в зале воцарилась пусть относительная, но всё же тишина. И он заговорил.
Наверное, именно с этого момента и началось увлечение, сперва бывшее столь трепетным и молчаливым, потом - болезненным, потом стыдным, но неожиданно страстным, а ещё позже оказавшееся из тех высококриминальных дел, которые не принято обсуждать за семейными сборами, но из-за которых на обладателя очков в большущей роговой оправе волком смотрят в родном доме. Раньше в частых посланиях домой он осторожно и пунктуально раздавал мелкие советы всем домочадцам, со свойственной ему скурпулезностью анализируя каждый возможный сучок и каждую предполагаемую задоринку, а в ответ получал поцелуи от "мамочки" и пожелания усердно трудиться от "папочки". Теперь рефреном взволнованных посланий матери были призывы скорее жениться и остепениться, а отец вообще умолк, изолировав себя и весь свой упорядоченный, правильный мир от неугодного сына.
"Ёбаный в рот, где моё полотенце?!" - недовольно ревёт капитан, который, оказывается, уже закончил водные процедуры. Ну да, думает юноша, и в рот тоже бывало... На него же так просто не угодишь, он на что угодно уговорить может. Ты бы хоть раз вокруг огляделся, свинюга ты эдакая, под носом же у тебя висит. "Синее, на крючке слева, неужели не видно?" - произносит он вслух.
Раньше ему казалось, что всё это несерьёзно. Что с занятиями, противоречащими параграфу номер сто семьдесят пять уголовного кодекса и оскорбляющими Бога (а в Бога молодой человек верил - без фанатизма, но с некоторым удовлетворением и в расчете на будущий аванс и комфортабельное бессмертие), так вот, что с этими сумбурно-приятными занятиями можно будет просто так покончить. В любой момент, по первому же желанию. По ночам он не был слишком в этом уверен, впрочем - вжимаясь в матрас под тяжестью капитана, кусая подушку и глотая крики (то, другое, ему тоже приходилось глотать, ничего особенно приятного, но всё же), он предпочитал совсем не думать о том, что с ним будет, если подобные вечера придут к концу.
В каком-то смысле они и пришли, и значительно скорее, чем он ожидал: через месяц после того, как Рём предложил ему переехать в квартиру на окраине Мюнхена ("Так-то с пачкотнёй твоей будет проще разбираться, и по сто раз на дню не будешь компостировать мне мозг подписями!" - подмигнул, ухмыльнулся. Сукин сын. Почему-то запылали щеки и погорячело в паху). Оказалось, что ключи от квартиры есть не только у Рёма и у него. Оказалось, что кап. и возгл. РКФ испытывает большую отеческую симпатию к кучерявым молокососам лет семнадцати. Иногда даже посреди комнаты, на ковре. С грохотом захлопнув дверь в "кабинет" и уединившись в кухне, он, выкурив две пачки отвратительных сигарет, дождался, пока кудрявая овца уйдёт, после чего попытался совершенно спокойно поговорить о произошедшем с героем-любовником, с лица которого все ещё не была стерта улыбка первооткрывателя. Вскоре прямо в это лицо была выплеснута чашка с ещё горячим чаем, а дом обеднел на половину стратегического запаса фаянсовой посуды. Капитан оказался отлучен от своей же постели по меньшей мере на две недели; о, если бы это помогло!
Он вздохнул и с силой потер виски, пытаясь избавиться от медленно подкрадывающейся головной боли. На секунду промелькнула соблазнительная мысль о том, что можно просто собрать вещи, оставить записку ("Продолжай трахать своего Эдди, большой удачи, искать меня не стоит, какая же ты дрянь!") и мазнуть в деревню, завести свой домик и разводить гусей. Или кур - кур ещё лучше, есть в них что-то основательное, вызывающее симпатию.
"Хайни, носом не клюй, пошли в постель, - нет-нет, гладить по затылку нельзя, нельзя, это запрещенный прием, и дышать на ухо тоже, и тянуться горячей после душа лапой вниз... - Ну, идем?"
Он идет, конечно. Хотелось бы немного согреться - в конце октября тысяча девятьсот двадцать третьего года в Мюнхене было неожиданно холодно.
@темы: пейсательство
Ты хоть осознаешь,что я отошел от компьютера
подрочитьпосмотреть в окошко девять раз, ибо сил читать дальше не было???)))) А ведь уПервой жены промежуточная сдача в понедельник XDD
("Продолжай трахать своего Эдди, большой удачи, искать меня не стоит, какая же ты дрянь!")
Ответная записка от Рема: "А твой чемодан еще с прошлого раза не разобран"))))
гладить по затылку нельзя,
Нельзянельзя...
"Синее, на крючке слева, неужели не видно?"
-...Я выхожу из ванной,а моего полотенца нет там,где я его держу - на полу,оно висит на каком-то крючке. И пахнет
по-другому - непонятно чем!
-Оно же чистое.
-И на ощупь другое!
-Сухое.
-Ладно,я могу смириться с чистыми,сухими полотенцами...
Неделю назад он побывал на заседании сообщества студентов-националистов, праздновали, кажется, годовщину основания Германской империи.
Ну ты даешь,Хайни,за неделю?)))) Автор,вы ему льстите))
что кап. и возгл. РКФ испытывает большую отеческую симпатию к кучерявым молокососам лет семнадцати. Иногда даже посреди комнаты, на ковре
You're bitch - один из этих кучерявых молокососв был мальчик лет четырнадцати дворянского происхождения,да?
была выплеснута чашка с ещё горячим чаем, а дом обеднел на половину стратегического запаса фаянсовой посуды. Капитан оказался отлучен от своей же постели по меньшей мере на две недели; о, если бы это помогло!
О,если бы помогло Т_________________Т
Горячий чай в морду,и пока образовалась слепая зона - метать в него посуду!!
Revive Revival, правда?.. Спасибо, Дуо!
~Phobs, зато ты теперь просто обязан дорисовать разврат 8))))
Аццки рад, если тебя хоть немного развлекло и отвлекло от мозгоебли)))
Ну ты даешь,Хайни,за неделю?)))) Автор,вы ему льстите))
Да, неясно момент изложил 8( Он пришел на собрание студентов за неделю до того, как он впервые Рёма услышал. А потом ещё девять месяцев канители до описываемых событий
You're bitch - один из этих кучерявых молокососв был мальчик лет четырнадцати дворянского происхождения,да?
Да нет же, дурашка, псевдо-Шацль!))))
Горячий чай в морду,и пока образовалась слепая зона - метать в него посуду!!
Именно так наш геной и делал))))))
Ммммф,тогда верю)))))
Да нет же, дурашка, псевдо-Шацль!))))
Ах он стерва D:<<<<<<<<<
Именно так наш геной и делал))))))
Рем был морально не готов)))
Согласен!!!)))
Рем был морально не готов
Ну уж нет - был готов на ковре блудить, будь готов получить в морду чаем)))))
Кипяточком......оляля, это действительно больно!)))) Надо чаем,а потом - звонкую пощечину))))
Ух ты, а неплохой
стёбфик вышел))) Детальки живописные - насчёт полотенца уже сказано, но и "кудрявая овца", "папочка негодного сына" метко так определены.Или кур - кур ещё лучше, есть в них что-то основательное, вызывающее симпатию.
Я так понял, тут ты совсем уж не удержался?)))))
Я так понял, тут ты совсем уж не удержался?)))))
*разводит руками* Слаб человек!)))))
Я, собственно, не пишу ничего больше мини, потому что вечно ухожу в красивые детальки и проебываю всю сюжетную канву и все характеры))
Так наплюй на сюжет и ударяйся в детальки, ежели они и получаются))) Надо ж развивать плюсы. =)
*разводит руками* Слаб человек!)))))
Бедный Хайни, в его положение ты так и не вошёл, не постебавшись.
И за ссылку тоже спасибо огромное - буду просвещаться помаленьку, в свободное от терапевтических утех время.
Это не стеб,к сожалению,это суровая правда)))
Муничка Да,вы с нами! XD
Да, Вы меня заразили. Рёморазврат как эндемичная инфекция, передающаяся сетевым путём.
ты теперь просто обязан дорисовать разврат - присоединяюсь к просьбе и желаю успешной промежуточной сдачи.
Его слава увековечена ))
желаю успешной промежуточной сдачи
Спасибо)
В контексте выложенной когда-то песенки двух сиамцев запись эта приобретает весьма двусмысленный оттенок.
Вот и я о том же. Нечто вроде: "Найдите десять отличий, попутно вынеся себе мозг"...