erkenne mich ich bin bereit
А у нас тут новый номер, самый повод упороться)))
Название: Воскресение в Венеции
Фандом: "Майор Гром"
Персонажи: Олег Волков, Сергей Разумовский
Рейтинг: PG-13, R
Размер: 3 драббла (395, 551, 739 слов)
читать дальше1.
Они трахались в каждой комнате огромного особняка: утром – в постели, после – на кухне, в столовой, на открытой веранде, в кладовке, переоборудованной под серверную, в гараже, на капоте Брабуса. Они трахались в ванной: волк на спине Олега отражался в запотевшем омуте зеркала, тяжелая оправа которого могла видеть королевскую чету, бритую ножом доктора Гильотена. Волк выгибал голову, безмолвно воя на пухлого ангела, держащего в руках светильник. Сергей зажимал пасть волка ладонью, размечал спину хищника пунктирными линиями; капельки свернувшейся крови блестели, как ягодный сок. «Громче», - требовал Олег, и Сергей оставлял аккуратные полукруги укусов на его плечах. «Молчи», - требовал Олег, и Разумовский кричал в голос, наслаждаясь серией отголосков, теряющихся в пустых углах гигантской комнаты: когда-то эта ванная могла быть бальным залом. Позже он залижет укусы, обработает антисептиком порезы, а пышнотелая кубинка-домработница вторгнется в барочный рай со своим боевым арсеналом хлорсодержащих моющих средств, смоет кровь, вынет волосы из слива, сотрет все следы их игр. Она перестелет постель, поменяет бельё, тихонько перекрестившись, уберёт упаковку презервативов в ящик прикроватного столика (стиль рококо, красное дерево, палисандр, дешевый и смешной шик на аукционе в Брюгге). Может быть, когда она в следующий совершит полную уборку, волк уже съежится, иссохнет, смуглая кожа станет липкой и холодной, мышцы оцепенеют или размякнут, прогнивая. Тем больше поводов не терять ни минуты.
Они подолгу молчали, но бросовое «Что будешь на завтрак?» значило не больше и не меньше, чем «Глок 18 или VP70?». Впрочем, в разговоре смысла не было: каждый из них разрабатывал свою часть плана, каждый из них был достаточно уверен в своих силах. На ночь Олег рассказывал ему то, что сам с ехидцей называл «сказками народов Сирии»: много крови, денег, нефти, много влекущего, тошнотворного человеческого естества, звериной его самости, которая вылезала из раковины в Саду Грехов. Сирия – чей-то большой, цветущий сад, и Сергей по-доброму завидовал садовнику. Разумовский говорил изредка, отпуская ненависть крошечными порциями, сберегая её, как бережет выдох утопающий. Выслушав его, Олег становился особенно молчалив и нежен; Сергей механически принимал его ласку, растворяясь в ней, как будто весь Олег превращался в его руку, в орудие осуществления его воли.
Завтра, через неделю, через месяц он остынет, успокоится, и можно будет продумать весь план в деталях. Завтра или через неделю. Месть – блюдо, которое подают холодными руками, а его все ещё лихорадит. Иногда, в полусне или в утренних сумерках, Олег становился пугающе похож на того, далекого, приговоренного к смерти. В такие минуты Разумовский целовал его особенно жадно.
2.
Он засыпает, просыпается и снова засыпает; Сергея он не видит, но ощущение присутствия, подобие чувства локтя, заставляет его раз за разом расслабляться, вырываясь из душной нервной мути быстрого сна (выстрел-перекатиться-упасть на бок-выстрел-перезарядить-ползти вперед-жарко-доползти до канавы-выстрел). Осознание своего здесь и сейчас оказывается глотком холодной воды из стакана, предусмотрительно поставленного на прикроватную тумбочку. Сергей не забывает о мелочах. Сергей знает, что Олегу нравится зализывать раны в одиночестве, и отстраняется, прикасаясь лишь опосредованно, легким сквозняком из настроенной системы климат-контроля, набором антибиотиков и перевязочных средств в аптечке (даже забавно, как много этих бинтов, фиксаторов и повязок разных мастей и назначений на гражданке, в уютном мирке по ту сторону ползков, перекатываний и выстрелов), и едой, нарочито простой, в угоду плебейскому вкусу, никакой молекулярной кухни, никаких завитков сырой рыбы, дрейфующих на дольке авокадо про просторам необъятной белой тарелки. Сергей утверждает, что любит не еду, а процесс ее поглощения, манеру подачи; Олег любит белки, жиры и углеводы, нужные для того, чтобы тело работало, как заведенный механизм. Три дня назад его спасла только быстрота реакции.
Температура снижается, дыхание выравнивается, пульс и давление почти достигают целевых значений. Сергей только на час или полчаса отстает от проснувшегося либидо; в разговоре нужды пока нет. Прохладные пальцы прикасаются к виску, обхватывают кольцом запястье, выжидают минуту, высчитывая частоту сердечных сокращений - проще выразить приязнь делом, чем тратить лишние "Я уже было начал беспокоиться" или "Не думал, что здесь будут сложности". И гораздо проще провести мокрую от слюны дорожку вниз, от груди до члена, вылизывая, покусывая, потираясь щекой, осторожно пробуя языком показавшийся из-под бинта край поврежденной ткани, чем тратить дыхание на "Спасибо". Олег закрывает глаза и снова видит, как нервически подергивается бровь араба, который должен был свести его с представителем колумбийцев. Капля пота стекает за воротник, потом начинают стрелять. Олег открывает глаза; белое, рыжее, красное - белая, болезненно белая, идеально ровная кожа между лопатками Сергея, винно-красное постельное белье, рыжие волосы растеклись лавой; обычно Разумовский стягивает их резинкой, так ему удобнее.
- Трахни меня в рот, - говорит Сергей; он любит украшать чистые намерения грязными словечками, приберегая красивые фразы для своего безумия. Это благодарность особого рода, крупная разовая выплата по кредиту. Впрочем, слова остаются только словами: Олегу вполне достаточно представить, что этот приказ, как и многие другие, был приведен в исполнение. Настоящего насилия Сергей не примет никогда. Рука Олега на затылке Разумовского покоится чисто символически, скорее гладит, чем давит. Ствол вскальзывает за щеку, Сергей смотрит на Олега, мечтательно прищурив глаза - причудливый синтез воспоминаний о том, как эти губы мусолили чупа-чупс, купленный на деньги, отжатые у Миши Поплавского, засранца и зануды из старшей группы, и много позже выговаривали "накручу его кишки на шипастую палку", смакуя каждый звук манифеста о войне до победного. Конца. Победного конца. Как смешно звучит.
- Кончи мне на лицо, - приказывает Сергей, его пальцы помогают губам, и Олег вздрагивает, как рыба, надетая на прут и укрепленная над огнем. Момент разрядки - маленькая смерть, ставящая точку в крошечном сценарии соития. Сергей картинно облизывается, стирает мутный белый след со щеки и улыбается: подтверждению того, что Олег выздоравливает, хорошо проделанной работе, определенности и явному, хоть и форсированному провокацией, сдвигу переговоров с предполагаемым исполнителем, самому себе, и всему большому миру, к которому он, в сущности, остается вежливо равнодушен.
- С меткостью у нас по-прежнему проблемы, - фыркает Сергей, слизнув семя с подушечки пальца.
Я не целюсь в тебя, дружок. Все просто - в тебя я стреляю не глядя.
3.
Человек умирал посреди Кампо Сан Джиакомо. Толпа, текущая от площади к мосту Риалто, расступилась вокруг замершего, чтобы тут же сомкнуться снова. Группа немецких туристов в вечных безразмерных ветровках, смотрящаяся в праздничной толпе, как фурункул на локте аппетитного херувима Липпи, попыталась поднять тевтонский шум в романском многоголосье. Кто-нибудь, вызовите скорую, кричала грузная Гретель, быстрее, человеку плохо, это сердце, у моего дяди было то же самое, это инфаркт. Сергей повернулся на каблуках, подмигнул молодой белозубой американке, изображавшей вампирскую принцессу. Февральский воздух напитался густым, основательным присутствием чужой смерти. Этот запах был ему приятен. Он напоминал о доме.
- Пошли, - приказал Олег, неведомым образом побившийся через толпу откуда-то справа. Маски плыли по Рио Терра, как белые цветы в праздник Успения плывут по воде залива. В какой-то момент они свернули в переулок и вышли на канал святого Августина. - Тебе, блядь, обязательно надо? На площади восемь муниципальных камер, а ты стоишь и дрочишь в пяти метрах от трупа. Мы, кажется, договаривались...
- Да? А я забыл, - Сергей снял маску, повертел ее в руках и выкинул в серый февральский кисель, заменяющий Венеции кровь. - Отпустите грехи, отче. Если там будет видно что-то, кроме пятна, я куплю тебе упаковку жвачки со вкладышами. А что инквизиторы носят под рясой?
- Руки убрал, - неубедительно отмахнулся Олег и поправил серый капюшон карнавального одеяния. - Ну что, дело сделано. Что дальше, шеф?
- Будем завоевывать мир, Пинки, - фыркнул Сергей и подхватил наемника под руку. Они перешли канал и проскользнули между двумя чуть изуродованными косметическим ремонтом очевидцами высокого Ренессанса. Свет, изливавшийся из окон, дробился и преломлялся в воде. Карнавал остался позади, город дышал в своем ритме; кто-то смотрел телевизор, кто-то распекал крикливое потомство, кто-то с упоением ссорился. Из открытой форточки в торце обшарпанного палаццо разносилась скарлаттиевская капель, суетное мельтешение фортепьяно. В гнусной февральской сырости будто бы стало легче дышать, Сергей потянул Олега за руку, и они, не сговариваясь, побежали по сужающейся улице: один - легко, но выбиваясь из ритма, второй - основательно, как будто берег силы ещё километров на пять.
- Очень красиво вышло, - сказал Сергей, отдышавшись. Двор-колодец, в котором они оказались, мог бы прижиться в Питере. - Ты смотрел на него, как на девицу, которая дала. У тебя необыкновенно одухотворенное лицо, когда ты с ножом в руках. Где он, кстати?
- Обижаешь, - хмыкнул Олег, стянул рясу и спрятал ее в рюкзак. - Он просто удачно накренился. Золотой был человек.
- Золотой, нефтяной, кокаиновый, - вывел Сергей не то в духе Люлли, не то подражая казачьим песнопениям. - О, надо же! Поздоровайся с моим коллегой.
Следующий двор оказался узкой площадью - церкви было тесно, боковые нефы упирались в окружающие здания, как плечи атланта в небесный свод. Церковь охранял суроволикий святой, держащий распятие, словно бейсбольную биту.
- Сан Рокко, - Сергей махнул вооруженной крестом статуе, как старому другу, и потянул Олега за собой, в неосвещенный двор, скалившийся тремя-четырьмя окнами в неуверенной черноте весенней ночи. - Святой Рох. Он берег венецианцев от чумы. Здесь это умеют ценить, правда?
Олег целовал его до тех пор, пока Сергей не отбросил саму необходимость продолжать начатую мысль.
- Пора возвращаться. В одиннадцать в Коломбине будут твои узбеки.
Сергей засмеялся и облизнул губы:
- Надеюсь, они привезли ушанки, матрешек и товар на пробу.
Они покинули чумного святого и шли на свет, то утыкаясь в тесный тупик, то позволяя мосту перенести их через безымянный канал, комариную лужицу. Собор успокаивающе кивал им куполами, проводя через лабиринт ходов, пока, наконец, не принял в прохладные объятия главной площади. Свечные светлячки разлетелись по Сан Марко, рассыпались по переулкам и мостам, прилипли к глади затхлой воды, как огоньки утопленниц.
- У тебя кровь, - голос Олега звучал преувеличенно спокойно. - Опять, да?
Сергей провел тыльной стороной ладони под носом и прикоснулся языком к темному пятну. Нет, нет, это не кровь, милый, это карминовая краска, это вино, ягодный сок. Это скрипучий паркет нашего палаццо и золотые ангелочки, сторожащие твой сон, это Тоска в Ла Фениче, который совсем недавно сгорел и переродился, это жажда жизни в сердце гниющего города, это липкое, сладкое предвкушение возмездия, это мерный стук твоего сердца, который снова убаюкивает меня, это всего-навсего безобидный порошок, и разве может утонуть тот, кому суждено быть повешенным?
- Возьми платок.
- Я, кажется, не нанимал медбрата. И не торопись, им полезно подождать.
Они шли по Калле Баркароли; довольно быстро Сергей догнал Олега и положил руку ему на плечо, игнорируя всё возможное внимание со стороны отбившихся от стада любителей карнавала. Ангелов в спальне, по всей видимости, ожидало очередное искушение. Впереди была ночь, и эта ночь обещала быть очень, очень темной.
Название: Воскресение в Венеции
Фандом: "Майор Гром"
Персонажи: Олег Волков, Сергей Разумовский
Рейтинг: PG-13, R
Размер: 3 драббла (395, 551, 739 слов)
читать дальше1.
Они трахались в каждой комнате огромного особняка: утром – в постели, после – на кухне, в столовой, на открытой веранде, в кладовке, переоборудованной под серверную, в гараже, на капоте Брабуса. Они трахались в ванной: волк на спине Олега отражался в запотевшем омуте зеркала, тяжелая оправа которого могла видеть королевскую чету, бритую ножом доктора Гильотена. Волк выгибал голову, безмолвно воя на пухлого ангела, держащего в руках светильник. Сергей зажимал пасть волка ладонью, размечал спину хищника пунктирными линиями; капельки свернувшейся крови блестели, как ягодный сок. «Громче», - требовал Олег, и Сергей оставлял аккуратные полукруги укусов на его плечах. «Молчи», - требовал Олег, и Разумовский кричал в голос, наслаждаясь серией отголосков, теряющихся в пустых углах гигантской комнаты: когда-то эта ванная могла быть бальным залом. Позже он залижет укусы, обработает антисептиком порезы, а пышнотелая кубинка-домработница вторгнется в барочный рай со своим боевым арсеналом хлорсодержащих моющих средств, смоет кровь, вынет волосы из слива, сотрет все следы их игр. Она перестелет постель, поменяет бельё, тихонько перекрестившись, уберёт упаковку презервативов в ящик прикроватного столика (стиль рококо, красное дерево, палисандр, дешевый и смешной шик на аукционе в Брюгге). Может быть, когда она в следующий совершит полную уборку, волк уже съежится, иссохнет, смуглая кожа станет липкой и холодной, мышцы оцепенеют или размякнут, прогнивая. Тем больше поводов не терять ни минуты.
Они подолгу молчали, но бросовое «Что будешь на завтрак?» значило не больше и не меньше, чем «Глок 18 или VP70?». Впрочем, в разговоре смысла не было: каждый из них разрабатывал свою часть плана, каждый из них был достаточно уверен в своих силах. На ночь Олег рассказывал ему то, что сам с ехидцей называл «сказками народов Сирии»: много крови, денег, нефти, много влекущего, тошнотворного человеческого естества, звериной его самости, которая вылезала из раковины в Саду Грехов. Сирия – чей-то большой, цветущий сад, и Сергей по-доброму завидовал садовнику. Разумовский говорил изредка, отпуская ненависть крошечными порциями, сберегая её, как бережет выдох утопающий. Выслушав его, Олег становился особенно молчалив и нежен; Сергей механически принимал его ласку, растворяясь в ней, как будто весь Олег превращался в его руку, в орудие осуществления его воли.
Завтра, через неделю, через месяц он остынет, успокоится, и можно будет продумать весь план в деталях. Завтра или через неделю. Месть – блюдо, которое подают холодными руками, а его все ещё лихорадит. Иногда, в полусне или в утренних сумерках, Олег становился пугающе похож на того, далекого, приговоренного к смерти. В такие минуты Разумовский целовал его особенно жадно.
2.
Он засыпает, просыпается и снова засыпает; Сергея он не видит, но ощущение присутствия, подобие чувства локтя, заставляет его раз за разом расслабляться, вырываясь из душной нервной мути быстрого сна (выстрел-перекатиться-упасть на бок-выстрел-перезарядить-ползти вперед-жарко-доползти до канавы-выстрел). Осознание своего здесь и сейчас оказывается глотком холодной воды из стакана, предусмотрительно поставленного на прикроватную тумбочку. Сергей не забывает о мелочах. Сергей знает, что Олегу нравится зализывать раны в одиночестве, и отстраняется, прикасаясь лишь опосредованно, легким сквозняком из настроенной системы климат-контроля, набором антибиотиков и перевязочных средств в аптечке (даже забавно, как много этих бинтов, фиксаторов и повязок разных мастей и назначений на гражданке, в уютном мирке по ту сторону ползков, перекатываний и выстрелов), и едой, нарочито простой, в угоду плебейскому вкусу, никакой молекулярной кухни, никаких завитков сырой рыбы, дрейфующих на дольке авокадо про просторам необъятной белой тарелки. Сергей утверждает, что любит не еду, а процесс ее поглощения, манеру подачи; Олег любит белки, жиры и углеводы, нужные для того, чтобы тело работало, как заведенный механизм. Три дня назад его спасла только быстрота реакции.
Температура снижается, дыхание выравнивается, пульс и давление почти достигают целевых значений. Сергей только на час или полчаса отстает от проснувшегося либидо; в разговоре нужды пока нет. Прохладные пальцы прикасаются к виску, обхватывают кольцом запястье, выжидают минуту, высчитывая частоту сердечных сокращений - проще выразить приязнь делом, чем тратить лишние "Я уже было начал беспокоиться" или "Не думал, что здесь будут сложности". И гораздо проще провести мокрую от слюны дорожку вниз, от груди до члена, вылизывая, покусывая, потираясь щекой, осторожно пробуя языком показавшийся из-под бинта край поврежденной ткани, чем тратить дыхание на "Спасибо". Олег закрывает глаза и снова видит, как нервически подергивается бровь араба, который должен был свести его с представителем колумбийцев. Капля пота стекает за воротник, потом начинают стрелять. Олег открывает глаза; белое, рыжее, красное - белая, болезненно белая, идеально ровная кожа между лопатками Сергея, винно-красное постельное белье, рыжие волосы растеклись лавой; обычно Разумовский стягивает их резинкой, так ему удобнее.
- Трахни меня в рот, - говорит Сергей; он любит украшать чистые намерения грязными словечками, приберегая красивые фразы для своего безумия. Это благодарность особого рода, крупная разовая выплата по кредиту. Впрочем, слова остаются только словами: Олегу вполне достаточно представить, что этот приказ, как и многие другие, был приведен в исполнение. Настоящего насилия Сергей не примет никогда. Рука Олега на затылке Разумовского покоится чисто символически, скорее гладит, чем давит. Ствол вскальзывает за щеку, Сергей смотрит на Олега, мечтательно прищурив глаза - причудливый синтез воспоминаний о том, как эти губы мусолили чупа-чупс, купленный на деньги, отжатые у Миши Поплавского, засранца и зануды из старшей группы, и много позже выговаривали "накручу его кишки на шипастую палку", смакуя каждый звук манифеста о войне до победного. Конца. Победного конца. Как смешно звучит.
- Кончи мне на лицо, - приказывает Сергей, его пальцы помогают губам, и Олег вздрагивает, как рыба, надетая на прут и укрепленная над огнем. Момент разрядки - маленькая смерть, ставящая точку в крошечном сценарии соития. Сергей картинно облизывается, стирает мутный белый след со щеки и улыбается: подтверждению того, что Олег выздоравливает, хорошо проделанной работе, определенности и явному, хоть и форсированному провокацией, сдвигу переговоров с предполагаемым исполнителем, самому себе, и всему большому миру, к которому он, в сущности, остается вежливо равнодушен.
- С меткостью у нас по-прежнему проблемы, - фыркает Сергей, слизнув семя с подушечки пальца.
Я не целюсь в тебя, дружок. Все просто - в тебя я стреляю не глядя.
3.
Человек умирал посреди Кампо Сан Джиакомо. Толпа, текущая от площади к мосту Риалто, расступилась вокруг замершего, чтобы тут же сомкнуться снова. Группа немецких туристов в вечных безразмерных ветровках, смотрящаяся в праздничной толпе, как фурункул на локте аппетитного херувима Липпи, попыталась поднять тевтонский шум в романском многоголосье. Кто-нибудь, вызовите скорую, кричала грузная Гретель, быстрее, человеку плохо, это сердце, у моего дяди было то же самое, это инфаркт. Сергей повернулся на каблуках, подмигнул молодой белозубой американке, изображавшей вампирскую принцессу. Февральский воздух напитался густым, основательным присутствием чужой смерти. Этот запах был ему приятен. Он напоминал о доме.
- Пошли, - приказал Олег, неведомым образом побившийся через толпу откуда-то справа. Маски плыли по Рио Терра, как белые цветы в праздник Успения плывут по воде залива. В какой-то момент они свернули в переулок и вышли на канал святого Августина. - Тебе, блядь, обязательно надо? На площади восемь муниципальных камер, а ты стоишь и дрочишь в пяти метрах от трупа. Мы, кажется, договаривались...
- Да? А я забыл, - Сергей снял маску, повертел ее в руках и выкинул в серый февральский кисель, заменяющий Венеции кровь. - Отпустите грехи, отче. Если там будет видно что-то, кроме пятна, я куплю тебе упаковку жвачки со вкладышами. А что инквизиторы носят под рясой?
- Руки убрал, - неубедительно отмахнулся Олег и поправил серый капюшон карнавального одеяния. - Ну что, дело сделано. Что дальше, шеф?
- Будем завоевывать мир, Пинки, - фыркнул Сергей и подхватил наемника под руку. Они перешли канал и проскользнули между двумя чуть изуродованными косметическим ремонтом очевидцами высокого Ренессанса. Свет, изливавшийся из окон, дробился и преломлялся в воде. Карнавал остался позади, город дышал в своем ритме; кто-то смотрел телевизор, кто-то распекал крикливое потомство, кто-то с упоением ссорился. Из открытой форточки в торце обшарпанного палаццо разносилась скарлаттиевская капель, суетное мельтешение фортепьяно. В гнусной февральской сырости будто бы стало легче дышать, Сергей потянул Олега за руку, и они, не сговариваясь, побежали по сужающейся улице: один - легко, но выбиваясь из ритма, второй - основательно, как будто берег силы ещё километров на пять.
- Очень красиво вышло, - сказал Сергей, отдышавшись. Двор-колодец, в котором они оказались, мог бы прижиться в Питере. - Ты смотрел на него, как на девицу, которая дала. У тебя необыкновенно одухотворенное лицо, когда ты с ножом в руках. Где он, кстати?
- Обижаешь, - хмыкнул Олег, стянул рясу и спрятал ее в рюкзак. - Он просто удачно накренился. Золотой был человек.
- Золотой, нефтяной, кокаиновый, - вывел Сергей не то в духе Люлли, не то подражая казачьим песнопениям. - О, надо же! Поздоровайся с моим коллегой.
Следующий двор оказался узкой площадью - церкви было тесно, боковые нефы упирались в окружающие здания, как плечи атланта в небесный свод. Церковь охранял суроволикий святой, держащий распятие, словно бейсбольную биту.
- Сан Рокко, - Сергей махнул вооруженной крестом статуе, как старому другу, и потянул Олега за собой, в неосвещенный двор, скалившийся тремя-четырьмя окнами в неуверенной черноте весенней ночи. - Святой Рох. Он берег венецианцев от чумы. Здесь это умеют ценить, правда?
Олег целовал его до тех пор, пока Сергей не отбросил саму необходимость продолжать начатую мысль.
- Пора возвращаться. В одиннадцать в Коломбине будут твои узбеки.
Сергей засмеялся и облизнул губы:
- Надеюсь, они привезли ушанки, матрешек и товар на пробу.
Они покинули чумного святого и шли на свет, то утыкаясь в тесный тупик, то позволяя мосту перенести их через безымянный канал, комариную лужицу. Собор успокаивающе кивал им куполами, проводя через лабиринт ходов, пока, наконец, не принял в прохладные объятия главной площади. Свечные светлячки разлетелись по Сан Марко, рассыпались по переулкам и мостам, прилипли к глади затхлой воды, как огоньки утопленниц.
- У тебя кровь, - голос Олега звучал преувеличенно спокойно. - Опять, да?
Сергей провел тыльной стороной ладони под носом и прикоснулся языком к темному пятну. Нет, нет, это не кровь, милый, это карминовая краска, это вино, ягодный сок. Это скрипучий паркет нашего палаццо и золотые ангелочки, сторожащие твой сон, это Тоска в Ла Фениче, который совсем недавно сгорел и переродился, это жажда жизни в сердце гниющего города, это липкое, сладкое предвкушение возмездия, это мерный стук твоего сердца, который снова убаюкивает меня, это всего-навсего безобидный порошок, и разве может утонуть тот, кому суждено быть повешенным?
- Возьми платок.
- Я, кажется, не нанимал медбрата. И не торопись, им полезно подождать.
Они шли по Калле Баркароли; довольно быстро Сергей догнал Олега и положил руку ему на плечо, игнорируя всё возможное внимание со стороны отбившихся от стада любителей карнавала. Ангелов в спальне, по всей видимости, ожидало очередное искушение. Впереди была ночь, и эта ночь обещала быть очень, очень темной.
@темы: Майор Гром, пейсательство
-
-
05.11.2014 в 15:14-
-
05.11.2014 в 15:16-
-
05.11.2014 в 15:35Шельн, спасибо большое!
-
-
05.11.2014 в 15:41-
-
05.11.2014 в 15:44-
-
05.11.2014 в 15:48Может мне показалось, но в первом драббле все очень мрачно для них, поэтому и интересно)
-
-
05.11.2014 в 16:34-
-
05.11.2014 в 16:49Интересно было бы представить эту систему без одержимости, но ГЗ и ГГ непременно выживут, а значит Разумовского, увы, не перестанет клинить на мести.
-
-
05.11.2014 в 17:24я просто чувствую этот вкус на языке, кожа, вино, кровь, сперма, я сейчас умру от этой мешанины, оно как живое
- Тебе, блядь, обязательно надо? На площади восемь муниципальных камер, а ты стоишь и дрочишь в пяти метрах от трупа. Мы, кажется, договаривались...
СУКА В ГОЛОС!! В ГОЛОС!!
разносилась скарлаттиевская капель, суетное мельтешение фортепьяно.
господи как я люблю тебя за такие пасхалки, у мен янет слов
- У тебя кровь, - голос Олега звучал преувеличенно спокойно. - Опять, да?
а тут я разрыдалась((
оно такое...такое... господи, последняя зима перед последней весной, мы на пороге прекрасного нового мира, кто умрет первым - давай наперегонки!
такое, такое, болезненно-близкое, легкое, я не знаю, как назвать то, что я ощущаю после прочтения(((
и я так рада, что не стала читать твое, пока мое не было написано, иначе умерла бы от разрыва аорты просто, сегодня какой-то праздник-помирай
люблю тебя немыслимо!
моя месть у меня в дневнике, ну ты знаешь)))
-
-
05.11.2014 в 17:39Лейтенатор, мррррр
FUCK YEAH. И счастлива, что так и читается. Торт! <3
Счастлив, упорот, пошел вышел в самолет *_*
-
-
06.11.2014 в 23:11Битва с усами!
-
-
07.11.2014 в 10:27-
-
07.11.2014 в 15:42-
-
07.11.2014 в 16:19-
-
07.11.2014 в 16:44*Saifa*, жму тебя в объятиях нэжных!