erkenne mich ich bin bereit
— Венский фестиваль вы возглавляете уже второй год. Какие постановки, подготовленные при вашем участии, для вас наиболее важны?
— В прошлом году там был самый трогательный, самый душераздирающий оперный спектакль, который я видел в жизни. Это «Орфей и Эвридика» Глюка в постановке Ромео Кастеллуччи. Я не видел ничего подобного никогда, ни-ког-да. Осуществить его концепцию было самым сложным, что мне когда-либо доводилось делать. У нас было две Эвридики — одна на сцене, а роль второй играла молодая женщина буквально в ситуации Эвридики, насколько это возможно в реальности: уже не совсем жива, но еще и не мертва. Она уже три года лежала в венской больнице в коме. Зрители видели ее на экране в реальном времени, а она слышала музыку.
— На это должны были дать согласие ее родные?
— Да, и для меня как для продюсера это было невероятно сложно: согласие ее родителей, ее доктора, руководства больницы... все это требовало большого такта и огромных усилий. Но, поверьте, оно того стоило, никогда в жизни опера меня так не трогала. Мы видели на экране, как она слышит пение Орфея, как она плачет, — у меня до сих пор мурашки по коже. Представлений было всего четыре и больше не будет, это не повторить. И после последнего представления при переполненном зале — а о постановке говорила вся Вена — публика молчала три с половиной минуты. Тысяча двести зрителей, и никто был не в силах аплодировать.
Маркус Хинтерхойзер на кольте
А сссука, душу бы продала за билет.
— В прошлом году там был самый трогательный, самый душераздирающий оперный спектакль, который я видел в жизни. Это «Орфей и Эвридика» Глюка в постановке Ромео Кастеллуччи. Я не видел ничего подобного никогда, ни-ког-да. Осуществить его концепцию было самым сложным, что мне когда-либо доводилось делать. У нас было две Эвридики — одна на сцене, а роль второй играла молодая женщина буквально в ситуации Эвридики, насколько это возможно в реальности: уже не совсем жива, но еще и не мертва. Она уже три года лежала в венской больнице в коме. Зрители видели ее на экране в реальном времени, а она слышала музыку.
— На это должны были дать согласие ее родные?
— Да, и для меня как для продюсера это было невероятно сложно: согласие ее родителей, ее доктора, руководства больницы... все это требовало большого такта и огромных усилий. Но, поверьте, оно того стоило, никогда в жизни опера меня так не трогала. Мы видели на экране, как она слышит пение Орфея, как она плачет, — у меня до сих пор мурашки по коже. Представлений было всего четыре и больше не будет, это не повторить. И после последнего представления при переполненном зале — а о постановке говорила вся Вена — публика молчала три с половиной минуты. Тысяча двести зрителей, и никто был не в силах аплодировать.
Маркус Хинтерхойзер на кольте
А сссука, душу бы продала за билет.
-
-
02.06.2015 в 16:09тем более кома-такая вещь...брр.
сугубая имха,конечно
-
-
03.06.2015 в 10:20А с комой этически тяжело, согласна. Но если согласия были получены, формально никаких проблем быть не должно. Ну и в основе нашего неудобства и смущения перед такими вещами все-таки лежит страх, а страху лучше в глаза заглянуть.