erkenne mich ich bin bereit
Арзамасцы все-таки молодцы. Вот иной раз прильнешь и понимаешь, что страдательные хогвартс-оргии Джаксиан или "Heart Is Deceitful Above All Things" мало, в сущности, отражают ад реальной жизни.
«Глубокоуважаемый граф Лев Николаевич, давно хотела к вам обратиться за советом, да не решалась, боясь вас беспокоить. Я дочь полковника, помещика Петербургской и Новгородской губерний. С семи лет лишилась матери; отец тогда занимал место земского начальника. Меня отдал на год к соседям, сам в это время сошелся с одной крестьянкой, замужней женщиной, и меня через год взял к себе. Одновременно к нему приехал его пасынок двадцати одного года. Я осталась на произвол судьбы — присмотра никакого. Пасынок его стал со мной играть половыми органами, но не изнасиловал меня. Он же заставил меня, восьмилетнего ребенка, вытащить от отца деньги, как после оказалось, около ста рублей. Отец его за это выгнал. Одиннадцати лет я поступила в гимназию (но ее не кончила), а двенадцати лет отец меня изнасиловал и жил со мной до 1907 года, то есть до моего совершеннолетия. Я ничего не могла сделать, родные знали, но никто не хотел вступаться. Не буду говорить о том, что нравственно переживать мне пришлось много. Я никогда не любила своего отца, я его боялась, по натуре он очень груб. С ним духовного такого, хорошего никогда нельзя было разделить, он никогда не приласкал меня по-хорошему. В 1905 году у меня родился ребенок, которого он в Москве отдал в московский воспитательный дом. О рождении ребенка никто не знал, ибо я была в секретном отделении. После родов я поселилась в имении Петербургской губернии и жила одна, присматривая за управлением хозяйства… Отец мне стал писать грубые письма. Я решила подать в Петербургский окружной суд. В данное время уже много допрошено свидетелей, которые доказали в мою пользу. Из всех моих родственников вступилась только моя тетка (сестра отца) и ее дети.
От многих слышала, что отец в данное время очень страдает. Мне его стало жаль. Ведь ему шестьдесят восемь лет. Он воспитывался в Пажеском корпусе, жил все время хорошо, и вдруг — каторга. Мне казалось, что, когда я подам, мне будет легче, и теперь убедилась, что легче мне от того не будет. А он, быть может, за это время перестрадал больше даже, чем я за все года. Его могут скоро арестовать. Граф, а ведь я могу спасти. Отказавшись от заявления, мне грозит прокурорским надзором шесть месяцев отсидеть в тюрьме. Ведь я моложе его, могу легче это перенести…
Что мне делать, дайте совет, граф. Мне тяжело; в душе я ему простила. Уж что прошло, того не воротишь. У меня есть тетрадь, где я всю свою жизнь подробно описываю, вам же пишу кратко — вы ведь и так поймете. В монастырь мне больше не хотится, там нет ласки такой, простоты, которая должна существовать, по-моему, среди сестер. Граф, ответьте мне на письмо, дайте мне совет, как поступить с отцом, да и в жизни чем мне заняться. Я сейчас живу в Петербурге у двоюродного брата».
1908 год
«Глубокоуважаемый граф Лев Николаевич, давно хотела к вам обратиться за советом, да не решалась, боясь вас беспокоить. Я дочь полковника, помещика Петербургской и Новгородской губерний. С семи лет лишилась матери; отец тогда занимал место земского начальника. Меня отдал на год к соседям, сам в это время сошелся с одной крестьянкой, замужней женщиной, и меня через год взял к себе. Одновременно к нему приехал его пасынок двадцати одного года. Я осталась на произвол судьбы — присмотра никакого. Пасынок его стал со мной играть половыми органами, но не изнасиловал меня. Он же заставил меня, восьмилетнего ребенка, вытащить от отца деньги, как после оказалось, около ста рублей. Отец его за это выгнал. Одиннадцати лет я поступила в гимназию (но ее не кончила), а двенадцати лет отец меня изнасиловал и жил со мной до 1907 года, то есть до моего совершеннолетия. Я ничего не могла сделать, родные знали, но никто не хотел вступаться. Не буду говорить о том, что нравственно переживать мне пришлось много. Я никогда не любила своего отца, я его боялась, по натуре он очень груб. С ним духовного такого, хорошего никогда нельзя было разделить, он никогда не приласкал меня по-хорошему. В 1905 году у меня родился ребенок, которого он в Москве отдал в московский воспитательный дом. О рождении ребенка никто не знал, ибо я была в секретном отделении. После родов я поселилась в имении Петербургской губернии и жила одна, присматривая за управлением хозяйства… Отец мне стал писать грубые письма. Я решила подать в Петербургский окружной суд. В данное время уже много допрошено свидетелей, которые доказали в мою пользу. Из всех моих родственников вступилась только моя тетка (сестра отца) и ее дети.
От многих слышала, что отец в данное время очень страдает. Мне его стало жаль. Ведь ему шестьдесят восемь лет. Он воспитывался в Пажеском корпусе, жил все время хорошо, и вдруг — каторга. Мне казалось, что, когда я подам, мне будет легче, и теперь убедилась, что легче мне от того не будет. А он, быть может, за это время перестрадал больше даже, чем я за все года. Его могут скоро арестовать. Граф, а ведь я могу спасти. Отказавшись от заявления, мне грозит прокурорским надзором шесть месяцев отсидеть в тюрьме. Ведь я моложе его, могу легче это перенести…
Что мне делать, дайте совет, граф. Мне тяжело; в душе я ему простила. Уж что прошло, того не воротишь. У меня есть тетрадь, где я всю свою жизнь подробно описываю, вам же пишу кратко — вы ведь и так поймете. В монастырь мне больше не хотится, там нет ласки такой, простоты, которая должна существовать, по-моему, среди сестер. Граф, ответьте мне на письмо, дайте мне совет, как поступить с отцом, да и в жизни чем мне заняться. Я сейчас живу в Петербурге у двоюродного брата».
1908 год
Воспитанник Пажеского корпуса, блин.
Интересно, что он ей ответил... Неужели посоветовал за него на полгода сесть?
А мне еще очень интересно, что Николаич ответил женщине, которая написала, что рожать одного за другим - это очень тяжело? Он супругу свою частенько упрекал, что ей очередные роды не в радость. И вообще с половым вопросом не дружил.
меня этот момент просто ледяным адом вымораживает изнутри! не хватает только "я в некотором роде сама его спровоцировала..." классика стокгольмского синдрома!
Да, это про жену как проститутку. Хотя, я думаю тогда любая нерепродуктивная половуха воспринималась, как разврат.
Там вообще куда ни ткни - везде боль и охуение((
Короче, да здравствуют контрацептивы и прогресс и пусть благословенны будут феминистки!
Моя доверительница радовалась, что удалось спасти мужа, пока ей не выяснили последствий оправдания: муж опять получает право на детей, а она остается посмешищем, облитая помоями адвокатского краснобайства... За что?"
Вот после этого она пошла к Толстому, а тот посоветовал ей рассказать все Амфитеатрову. Амфитеатров, кстати, ей действительно помог: "Вскоре по напечатании этого фельетона изложенное в нем дело разобрано московскою судебною палатою, обвинившею преступного мужа. Попав под манифест, он избавился от наказания, но, как лишенный прав состояния, потерял возможность отнимать у матери детей, чего доверительница моя только и добивалась".
впрочем,не взялась бы судить конечно
кот, а ты пойдёшь на франца? #мастервнезапныхвопросов
трейлер меня заинтересовал, но как окажется...
irina-gemini, угу, про последние ЛН годы недавно какая-то книга вышла, мама моя хвалила, но у нее определенный вкус на созависимость самых адовых цветов. Ты не читала? Бегство из рая, что ли, или как-то.
Aneily, Лис, увы((
Марга, я помню, ты мне Печерского советовала, там тоже какая-то грустная история, да? Это 19 век?
shiraz, вот так вот, синдрома еще не было, а он уже был((
Персе, а слоупок йа и не видела трейлера, и даже сути фильма не знаю, о чем там? Но если тебе ок, то надо.
Вообще про Толстого не очень много чего можно прочитать (пришлось читать Труайя,например).
Ну, мне Басинский нравится-в том числе и тем,что ничем не полыхает,пытаясь поддерживать некое общепримиряющее начало.В том смысле.что Лев Николаевич совсем не нарисован монстром.И рассказчик он очень хороший.
но конечно тут как зайдет
У Печерского вовсе не мрачная достоевщина. Там про старообрядцев, а это люди простые и мозгоебством не страдающие. Описан некий пласт тогдашней жизни - да, это середина девятнадцатого века - в определённой социальной среде отличавшейся кстати сказать большей нравственной чистотой, чем среда дворянская и разночинская.
Да и автор отнюдь не ужасти смакует, не читает нравоучения, не учит правильной жизни, а просто описывает как оно есть. И ему веришь. Причём мужик знал о чем писал, потому как всю жизнь честно проработал чиновником в этой среде. В первых книгах заметна некоторая авторская неофитская влюбленность в среду старообрядцев, но он очень быстро её изживает, не скатившись при том в мрачное отрицалово, но сохранив беспристрастность - за что ему респект и уважуха.