erkenne mich ich bin bereit
Вчерашний день, часу в десятом шла я домой с работы, где меня лучше бы кнутом били, честное слово :3
В плеере заиграла песня бабок-ежек из "Летучего корабля", и тут меня осенило (подозреваю, что не только меня. и все давно написано до нас, тлен, тщета, жалкое эпигонство).
Крещение Руси только началось, пошла борьба за выживание и питательную веру людей: старая гвардия в лице славянской нечисти против понаехавших византийских чертей и ангелов. Византиская братия, конечно, настроена отжать поляну с концами и извести местное население, поскольку на западе все уже схвачено, а численность мифической братии растет, и нужно вести непрерывную экспансию. Нечисть-славяне без боя сдаваться не собираются. Работа преимущественно ведется на местах методами непосредственного контакта или обработки народных масс через лидеров мнения: священнослужителей того или иного культа и, что особенно важно, сказочников, работающих с самым чувствительным к убеждению и самым нажористым в плане энергоотдачи слоем населения - с детьми и подростками. И вот такой вот черт, византийский франт в пурпурных шелках, знавший сладость и яд высоких интриг при дворе Юстиниана, попадает в край, где от села Нижние Титьки до Вышних Титек три дня скачи, все равно не доскачешь. Он привык к тонкой интеллектуальной работе, а тут скоты и воняет. Не богам, конечно, горшки обжигать, поэтому пришлось идти в поля, работать с крестьянами, которых неурожаем проще испугать, чем Адом и вечными муками. Ада и рая, конечно, никакого нет, посмертия для людей тоже нет (для мифических существ - все сложно, они сами знать не знают), Бог (или боги) в обоих случаях - продукт верований самих мифических существ, скормленный людям, так что наебка приобретает особо циничный масштаб. И вот в этих кущах между вышними и Нижними Титьками встречает черт (пусть его зовут Эвлийя - не могу, ужасно имя нравится) лешего местного, завязалась у них с ходу неприятная беседа о правах на территорию и о том, что бывает с незваными гостями. А леший звонкий, легкий, как фавненок, в короне из полевых гвоздик и луговой кашки, огромные глаза мшистого, топкого цвета, голос от возмущения подрагивает, как хвост олененка-одногодка. Пропал, конечно, черт, аж в груди закололо. За пределами заповедного леса между двумя Титьками идет война: дети режут отцов во имя веры, брат идет на брата, чтобы отстоять религиозные воззрения, а за всем за этим стоят кровавые разборки мифических существ. В лесу черт рассказывает лешему о филадельфии, Гиацинте и Ганимеде, учит риторике и прочим, куда более нежным наукам; леший учится не по дням, а по часам, и, следуя губами по мшистой дорожке, ведущей от груди к бедрам любовника, черт понимает, что никогда так не был близок к пониманию божественной природы. Конечно, начальство черта на это внимание обращает, и безжалостно его вырывает из рукотворного рая. Черт лихорадочно изображает активность, сцепляется даже со сплоченным дамским коллективом местных бабок-колдуний, получает от них довольно едкое определение своей сексуальной активности и начинает метаться ещё и насчет этого дела, поскольку тонкий разврат - это одно, а истинная привязанность - это другое, это грех, а так как Бог как идея и Новый завет как регламентирующий документ действиями черта в какой-то степени руководят, мысль о расплате после смерти его грызет.
Ну и дальше, конечно, страданиев. Старая вера проигрывает, люди начинают забывать и терять убежденность. Кто-то из мифических существ истаивает без подпитки, исчезает, как утренний туман. Кто-то предпочитает умереть в драке. Кто-то, например, ведьмы под влиянием новых правил игры становятся простыми людьми, которые "одержимы" злыми силами - теряют всезнание, способность летать и так далее, от чего спиваются или сходят с ума. Прощальные безумные вакханалии ведьм (растянись, играй, гармошка!) поутру зачастую заканчиваются слезами отчаяния и непонимания: кто они? откуда они? куда ушло все то, что делало их самими собой?
И тут черт понимает: сейчас или никогда. Он подхватывает ослабевшего, еле живого лешего на руки, уносит его в ближайший населенный пункт чуть крупнее задрипанного села и похищает сказочника. Сказочник тоже отдельная тема: условная инфекицонная болезнь унесла всю его семью, и он действует как-то по инерции, все не решаясь задать себе главный вопрос датской рулетки, но когда черт приставляет нож к его горлу, сказочник вдруг понимает, что не настолько уверен в желании умереть, чтобы резко податься вперед. Так они и путешествуют: в каждой новой деревне сказочник собирает народ и рассказывает детям сказки о леших, леший получает необходимую для жизни дозу веры. Роуд-трип с единственной целью - оттянуть неизбежную смерть и распад. Сперва сказочник их ненавидит и пытается сбежать, потом как-то включается в их обоюдное лихорадочное желание протянуть еще хотя бы минуту, чтобы не расстаться. Но против них работает пропаганда новой религии: родители не отпускают детей слушать идеологически вредные сказки, веры начинает не хватать даже на день, вся вот эта вот каннигемовщина в осознании того, что ты держишь за руку бесконечно дорогое тебе существо, но удержать его не сможешь никакими силами.
И вот все. Финал. Они не могут найти никого, кто бы мог слушать сказки. Леший ложится на грязную, глинистую траву рядом с дорогой, черт обнимает его и обкладывает хуями всю небесную канцелярию от Бога до Сатаны, и тут сказочник во весь голос, почти крича, начинает рассказывать свою последнюю сказку. Про то, как черт полюбил лешего. Про то, что они ушли рука об руку в страну молочных рек и кисельных берегов, в которой жизнь вечна, все молоды и никто никогда не разлучается. И эту сказку он рассказывает в каждом селе, в каждом городе, не взирая на то, слушают его или нет, бьют или хвалят, рассказывает до тех пор, пока не понимает, что ее подхватили другие, пока не слышит ее в чужих устах. Больше он никогда ничего сочинить не может, потому что ради этой истории сжег все, что было в него заложено для овеществления своей фантазии. И он идет в никуда - без родных, без призвания, без будущего, исчезает на границе между серым небом и заиндевелой дорожной грязью, осознавая только то, что он, возможно, родился ради своей последней сказки и сделал все, что должен был.
Как-то так
В плеере заиграла песня бабок-ежек из "Летучего корабля", и тут меня осенило (подозреваю, что не только меня. и все давно написано до нас, тлен, тщета, жалкое эпигонство).
Крещение Руси только началось, пошла борьба за выживание и питательную веру людей: старая гвардия в лице славянской нечисти против понаехавших византийских чертей и ангелов. Византиская братия, конечно, настроена отжать поляну с концами и извести местное население, поскольку на западе все уже схвачено, а численность мифической братии растет, и нужно вести непрерывную экспансию. Нечисть-славяне без боя сдаваться не собираются. Работа преимущественно ведется на местах методами непосредственного контакта или обработки народных масс через лидеров мнения: священнослужителей того или иного культа и, что особенно важно, сказочников, работающих с самым чувствительным к убеждению и самым нажористым в плане энергоотдачи слоем населения - с детьми и подростками. И вот такой вот черт, византийский франт в пурпурных шелках, знавший сладость и яд высоких интриг при дворе Юстиниана, попадает в край, где от села Нижние Титьки до Вышних Титек три дня скачи, все равно не доскачешь. Он привык к тонкой интеллектуальной работе, а тут скоты и воняет. Не богам, конечно, горшки обжигать, поэтому пришлось идти в поля, работать с крестьянами, которых неурожаем проще испугать, чем Адом и вечными муками. Ада и рая, конечно, никакого нет, посмертия для людей тоже нет (для мифических существ - все сложно, они сами знать не знают), Бог (или боги) в обоих случаях - продукт верований самих мифических существ, скормленный людям, так что наебка приобретает особо циничный масштаб. И вот в этих кущах между вышними и Нижними Титьками встречает черт (пусть его зовут Эвлийя - не могу, ужасно имя нравится) лешего местного, завязалась у них с ходу неприятная беседа о правах на территорию и о том, что бывает с незваными гостями. А леший звонкий, легкий, как фавненок, в короне из полевых гвоздик и луговой кашки, огромные глаза мшистого, топкого цвета, голос от возмущения подрагивает, как хвост олененка-одногодка. Пропал, конечно, черт, аж в груди закололо. За пределами заповедного леса между двумя Титьками идет война: дети режут отцов во имя веры, брат идет на брата, чтобы отстоять религиозные воззрения, а за всем за этим стоят кровавые разборки мифических существ. В лесу черт рассказывает лешему о филадельфии, Гиацинте и Ганимеде, учит риторике и прочим, куда более нежным наукам; леший учится не по дням, а по часам, и, следуя губами по мшистой дорожке, ведущей от груди к бедрам любовника, черт понимает, что никогда так не был близок к пониманию божественной природы. Конечно, начальство черта на это внимание обращает, и безжалостно его вырывает из рукотворного рая. Черт лихорадочно изображает активность, сцепляется даже со сплоченным дамским коллективом местных бабок-колдуний, получает от них довольно едкое определение своей сексуальной активности и начинает метаться ещё и насчет этого дела, поскольку тонкий разврат - это одно, а истинная привязанность - это другое, это грех, а так как Бог как идея и Новый завет как регламентирующий документ действиями черта в какой-то степени руководят, мысль о расплате после смерти его грызет.
Ну и дальше, конечно, страданиев. Старая вера проигрывает, люди начинают забывать и терять убежденность. Кто-то из мифических существ истаивает без подпитки, исчезает, как утренний туман. Кто-то предпочитает умереть в драке. Кто-то, например, ведьмы под влиянием новых правил игры становятся простыми людьми, которые "одержимы" злыми силами - теряют всезнание, способность летать и так далее, от чего спиваются или сходят с ума. Прощальные безумные вакханалии ведьм (растянись, играй, гармошка!) поутру зачастую заканчиваются слезами отчаяния и непонимания: кто они? откуда они? куда ушло все то, что делало их самими собой?
И тут черт понимает: сейчас или никогда. Он подхватывает ослабевшего, еле живого лешего на руки, уносит его в ближайший населенный пункт чуть крупнее задрипанного села и похищает сказочника. Сказочник тоже отдельная тема: условная инфекицонная болезнь унесла всю его семью, и он действует как-то по инерции, все не решаясь задать себе главный вопрос датской рулетки, но когда черт приставляет нож к его горлу, сказочник вдруг понимает, что не настолько уверен в желании умереть, чтобы резко податься вперед. Так они и путешествуют: в каждой новой деревне сказочник собирает народ и рассказывает детям сказки о леших, леший получает необходимую для жизни дозу веры. Роуд-трип с единственной целью - оттянуть неизбежную смерть и распад. Сперва сказочник их ненавидит и пытается сбежать, потом как-то включается в их обоюдное лихорадочное желание протянуть еще хотя бы минуту, чтобы не расстаться. Но против них работает пропаганда новой религии: родители не отпускают детей слушать идеологически вредные сказки, веры начинает не хватать даже на день, вся вот эта вот каннигемовщина в осознании того, что ты держишь за руку бесконечно дорогое тебе существо, но удержать его не сможешь никакими силами.
И вот все. Финал. Они не могут найти никого, кто бы мог слушать сказки. Леший ложится на грязную, глинистую траву рядом с дорогой, черт обнимает его и обкладывает хуями всю небесную канцелярию от Бога до Сатаны, и тут сказочник во весь голос, почти крича, начинает рассказывать свою последнюю сказку. Про то, как черт полюбил лешего. Про то, что они ушли рука об руку в страну молочных рек и кисельных берегов, в которой жизнь вечна, все молоды и никто никогда не разлучается. И эту сказку он рассказывает в каждом селе, в каждом городе, не взирая на то, слушают его или нет, бьют или хвалят, рассказывает до тех пор, пока не понимает, что ее подхватили другие, пока не слышит ее в чужих устах. Больше он никогда ничего сочинить не может, потому что ради этой истории сжег все, что было в него заложено для овеществления своей фантазии. И он идет в никуда - без родных, без призвания, без будущего, исчезает на границе между серым небом и заиндевелой дорожной грязью, осознавая только то, что он, возможно, родился ради своей последней сказки и сделал все, что должен был.
Как-то так
Фашизм не пройдет, как первая любовь (с)
Когда, скажем, в районе метро Технологический институт одной нежной пятничной ночью в дупеля пьяный мужик планомерно пытался упасть на Фламмера, я оттолкнула его со словами "Идите нахуй!", потому что на ты к незнакомым людям обращаться неприлично. И так везде. 
Скоро здесь будет тег "психопасс", давно уже искала способ прочитать Руссо и Спинозу, нужен был только правильный фандом 
В этом году 
Шпротка и Альдо. Два моих любимых альтер эго. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.
