erkenne mich ich bin bereit
Долго думала, как бы свои пять копеек вставить в автомат по продаже газировки, очень уж за душу хватают баталии вокруг произведения Янагихары. Судя по тому, что пишут на дайри читаемые мной систематически или случайно люди, в отношении к самому произведению и его героям позиция на 60% отрицательная (голимый фанфик, мужчина бы никогда, бездарность, картон). А разгадка, как водится, одна: безблагодатность, и корни этой безблагодатности, как мне кажется, кроются в нескольких связанных между собою психологических и социальных феноменах текущего времени.
Во-первых, с развитием цифровых СМИ, с увеличением доступности и скорости получения информации поток новостей, требующих эмпатии и отрицательно окрашенных, возрастает в геометрической прогрессии. Особенно актуально такое неконтролируемое расширение для пост-СССР: раньше дай бог знали, что в своем же городе происходит, теперь переживаем за теракт в Ницце и убитых собачек на Дальнем Востоке, потому что и Ницца, и Дальний Восток находятся от нас на расстоянии одного твита. Если на улице Ленина раньше умирало не больше пяти собачек в год, то во всем мире их умирает в день в миллионы раз больше, а вовлеченность-то осталась, потому что именно способность переживать и сопереживать во главе угла христианской культуры. А эмпатическая емкость, к сожалению, не успевает эволюционировать так же быстро, как средства коммуникации. Она, как и многие другие человеческие способности, признак консервативный. Феномен идентичен тому самому кризису возможности обработки информации, о котором было так много говорено еще в нулевых: находя себя в википедии в четыре часа утра на статье "Собачье говно под микроскопом", среднестатистический человек истощает внутренний ресурс, предназначенный для восприятия и обработки информации, и все новое быстро забывается, или вообще не подвергается анализу и запоминанию. В связи с этим формируется запрос на принудительное ограничение контакта с тем, что не приносит радость и требует только сострадания и сопереживания горя ("Я не смотрю новости, там ничего хорошего"). Этот запрос идентичен гигиеническому требованию: я мою руки, чтобы не размножались бактерии, я фильтрую эмоциональный контент, чтобы не выгореть.
Точно так же, с точки зрения гигиены, состояние несчастья воспринимается через призму психоанализа: всякое чувство, если оно вам не нравится,требует работы над собой, отсутствие работы - это не рок, как в романтизме, это слабость и лень, грусть и горе, когда они вам мешают - это болезнь (у нас принято напряженно смотреть на людей, которые не успевают достаточно быстро пережить гибель близких родственников - сразу начинаются заявления в духе "ты должен пойти к врачу", "не зацикливайся" и так далее), следовательно, невозможность оптимизации свой эмоциональной сферы вызывает то же полуинстинктивное отвращение, которое вызывает тяжело больной человек в стадии декомпенсации. Возникает ощущение, что это состояние заразно, что можно подцепить боль или страх, как насморк. Отчасти в этом заявлении есть здравый смысл: психически больные люди действительно создают эмоциональный фон, который легко принимает здоровый, но лабильный человек.
С третьей стороны, психоаналитический подход сформировал и наше отношение к проблематике личного несчастья (абьюза, например, как его проявления) в художественных произведениях. Исторически герой худлита страдает от любви, потом - от социального неравенства, от отсутствия смысла, от борьбы с системой. Каждый раз, когда причина страдания привлекала внимание и начинало казаться, что вопрос уже достаточно проработан, продолжать страдать по той же причине становилось неприлично. В девяностых (и ранее) тема личного несчастья, бзсхднст, всего вот этого, непонятости индивида была очень популярной как в литературе, так и в музыке. По популярной музыке очень четко видно, в какой момент произошла резкая смена парадигмы: после 11 сентября многие группы, писавшие депрессяшки, начали получать отказы. Народу был нужен новый оптимизм, надо было перестать муссировать депрессивные настроения в и так склонной ввиду анамнеза нации. Надо было получить дозу оптимизма: все проблемы решаемы, мы сильны, мы со всем справимся. Не представляю триумфа Бейонсе в девяностые, но после двух башен ее повестка была воспринята на ура. Соответственно, огораживание от гипертрофированного отчаяния шло и сверху, и снизу. У каждой зверушки свои игрушки, но мы тоже пережили похожий крах веры в несчастье и борьбу: после девяностых, судя по общественному мнению, всех вполне устраивает пусть и откровенный, но успокаивающий пиздеж на первом канале именно потому, что вынос всего страшного подальше, в гейропу, где мигранты и анальные изнасилования, и проговаривание оптимистичной внутренней ситуации с растущими надоями отлично борется против ужаса анархии, который запомнили все, кто жил в девяностые.
С четвертой стороны, с развитием этих ваших интернетов, которые очень сильно мешают утаить информацию, все чаще происходит стирание границ между реальностью и вымыслом. Как известно, если не можешь что-то скрыть, дискредитируй отношение к этому факту. В течение последних нескольких лет можно было наблюдать за очень интересным феноменом массового сознания: в сми возникает некая сфабрикованная история, которая в дальнейшем, может, и будет опровергнута, но за время своего существования успевает так муссироваться, что входит в сознание как свершившийся факт. Отсюда возникает двойственное отношение к любой новости: может да, может нет, знать мы не можем. Все это приводит либо к полной потере веры к любым фактам, либо к принятию идентичности вымышленного и реального. Вот вам фандомненький пример переноса реального на вымышленное: срачи вокруг снейпа и мародеров. В сказочную реальность, в которой любое событие может быть и поводом для нравственного искания, и просто обязательным элементом становления личности героя, мы приносим свое отношение к герою как к настоящему человеку, отсюда множественные этические манипуляции в дискуссиях (вы бы хотели, чтобы это делали с вашими детьми), хотя никаких детей в книге нет, там только персонажи.
Становится очень трудно отличить сказку или гиперболу от реальности: недавно я читала разгромную рецензию на "Красавицу и чудовище", мол, история ходульная, нереалистичная и поверхностная. Это про экранизацию диснеевского мультфильма. То есть в отсутствии внятной границы между выдуманной историей и жизнью мы не хотим видеть сказку, если она в титрах не обозначена как сказка. Отсюда и Джуд - реальный человек. К нему применяются требования из предшествующих тезисов: мы хотим от него, как от реального собеседника, не перенапрягать нашу сочувствовалку. Мы считаем,что его проблемы - слабость характера и болезнь. Нам дискомфорта греческая трагедия, мы хотим видеть выход, а когда выхода не видим, чувствуем злость, которую хотим рационализировать, обвиняя сюжет. Мы не делаем допущения о том, что Маленькая жизнь - гротеск, ретеллинг Нового завета в сказочном современном пространстве (об этом говорят хотя бы всегеи - автор нас вообще уводит от конфликта сексуальности, ей не очень интересно его раскрывать, она делает игровое пространство, где ориентация - норма. А вот о расе и норме она говорит, потому что это ей как раз интересно).
Где-то поблизости гнездится феномен того, что в фандомчике называют "ООС": мой лорд не мог, мужчины так не поступают и все вот это вот. Биологической системе вообще свойственна огромная вариабельность: два разных человека, приняв одну и ту же таблетку нурофена из одного и того же блистера, получат разную степень анальгезии и разный спектр побочных эффектов, потому что они люди, а не роботы. В превосходной степени это заявление применимо к человеческой психике: там, где мы твердо не знаем законов работы системы (а в психологии мы далеки от понимания нейрофизиологии формирования личности и проч.), мы не можем однозначно проводить связи между причиной и следствием. Полностью воспроизводим только коленный рефлекс. На данном этапе развития психологии как науки мы делаем вывод эмпирически, по сумме опыта, накопленного в общении с мужчинами, о том, как они функционируют. Все, что выходит за пределы этого опыта, мы маркируем как "так не поступают". Но надо вдуматься, с какими мужчинами мы имеем дело. Россия - страна со своими особенностями воспитания. Это касается возможности проявления чувств для мужчины. В зарубежах свои нормы, не всегда перекликающиеся с нашими. Главный герой - человек с депрессией и ПТСР. Его воспитали в полной депривации и с искажениями этических норм. Это накладывает отпечаток на эмоциональную гамму. Получается, чего я не видел - того нет, и мы в своем читательском восприятии не выходим за рамки "В Париже, чай, погано".
Исходя из всего выше перечисленного, мы имеем дело с фактом, который: а) не укладывается в нашу картину мира (выходит за рамки обычного опыта), б) требует большой эмоциональной отдачи, в) требует абстрагироваться от реальности и принять особые условия мира Янагихары. Так как границы вымысла и реальности размыты, мы примеряем ситуацию на себя, возникает неприятие поведения героя (я бы сделал иначе), страх самой возможности такой ситуации и перенапряжение при попытке адекватно использовать эмпатию, для которой у нас не хватает емкости. Напряжение, неодобрение и страх мы рационализируем единственным доступным способом - обесцениваем происходящее, так как уменьшение масштаба = утверждение нашей правоты. Отсюда и фикбук
Во-первых, с развитием цифровых СМИ, с увеличением доступности и скорости получения информации поток новостей, требующих эмпатии и отрицательно окрашенных, возрастает в геометрической прогрессии. Особенно актуально такое неконтролируемое расширение для пост-СССР: раньше дай бог знали, что в своем же городе происходит, теперь переживаем за теракт в Ницце и убитых собачек на Дальнем Востоке, потому что и Ницца, и Дальний Восток находятся от нас на расстоянии одного твита. Если на улице Ленина раньше умирало не больше пяти собачек в год, то во всем мире их умирает в день в миллионы раз больше, а вовлеченность-то осталась, потому что именно способность переживать и сопереживать во главе угла христианской культуры. А эмпатическая емкость, к сожалению, не успевает эволюционировать так же быстро, как средства коммуникации. Она, как и многие другие человеческие способности, признак консервативный. Феномен идентичен тому самому кризису возможности обработки информации, о котором было так много говорено еще в нулевых: находя себя в википедии в четыре часа утра на статье "Собачье говно под микроскопом", среднестатистический человек истощает внутренний ресурс, предназначенный для восприятия и обработки информации, и все новое быстро забывается, или вообще не подвергается анализу и запоминанию. В связи с этим формируется запрос на принудительное ограничение контакта с тем, что не приносит радость и требует только сострадания и сопереживания горя ("Я не смотрю новости, там ничего хорошего"). Этот запрос идентичен гигиеническому требованию: я мою руки, чтобы не размножались бактерии, я фильтрую эмоциональный контент, чтобы не выгореть.
Точно так же, с точки зрения гигиены, состояние несчастья воспринимается через призму психоанализа: всякое чувство, если оно вам не нравится,требует работы над собой, отсутствие работы - это не рок, как в романтизме, это слабость и лень, грусть и горе, когда они вам мешают - это болезнь (у нас принято напряженно смотреть на людей, которые не успевают достаточно быстро пережить гибель близких родственников - сразу начинаются заявления в духе "ты должен пойти к врачу", "не зацикливайся" и так далее), следовательно, невозможность оптимизации свой эмоциональной сферы вызывает то же полуинстинктивное отвращение, которое вызывает тяжело больной человек в стадии декомпенсации. Возникает ощущение, что это состояние заразно, что можно подцепить боль или страх, как насморк. Отчасти в этом заявлении есть здравый смысл: психически больные люди действительно создают эмоциональный фон, который легко принимает здоровый, но лабильный человек.
С третьей стороны, психоаналитический подход сформировал и наше отношение к проблематике личного несчастья (абьюза, например, как его проявления) в художественных произведениях. Исторически герой худлита страдает от любви, потом - от социального неравенства, от отсутствия смысла, от борьбы с системой. Каждый раз, когда причина страдания привлекала внимание и начинало казаться, что вопрос уже достаточно проработан, продолжать страдать по той же причине становилось неприлично. В девяностых (и ранее) тема личного несчастья, бзсхднст, всего вот этого, непонятости индивида была очень популярной как в литературе, так и в музыке. По популярной музыке очень четко видно, в какой момент произошла резкая смена парадигмы: после 11 сентября многие группы, писавшие депрессяшки, начали получать отказы. Народу был нужен новый оптимизм, надо было перестать муссировать депрессивные настроения в и так склонной ввиду анамнеза нации. Надо было получить дозу оптимизма: все проблемы решаемы, мы сильны, мы со всем справимся. Не представляю триумфа Бейонсе в девяностые, но после двух башен ее повестка была воспринята на ура. Соответственно, огораживание от гипертрофированного отчаяния шло и сверху, и снизу. У каждой зверушки свои игрушки, но мы тоже пережили похожий крах веры в несчастье и борьбу: после девяностых, судя по общественному мнению, всех вполне устраивает пусть и откровенный, но успокаивающий пиздеж на первом канале именно потому, что вынос всего страшного подальше, в гейропу, где мигранты и анальные изнасилования, и проговаривание оптимистичной внутренней ситуации с растущими надоями отлично борется против ужаса анархии, который запомнили все, кто жил в девяностые.
С четвертой стороны, с развитием этих ваших интернетов, которые очень сильно мешают утаить информацию, все чаще происходит стирание границ между реальностью и вымыслом. Как известно, если не можешь что-то скрыть, дискредитируй отношение к этому факту. В течение последних нескольких лет можно было наблюдать за очень интересным феноменом массового сознания: в сми возникает некая сфабрикованная история, которая в дальнейшем, может, и будет опровергнута, но за время своего существования успевает так муссироваться, что входит в сознание как свершившийся факт. Отсюда возникает двойственное отношение к любой новости: может да, может нет, знать мы не можем. Все это приводит либо к полной потере веры к любым фактам, либо к принятию идентичности вымышленного и реального. Вот вам фандомненький пример переноса реального на вымышленное: срачи вокруг снейпа и мародеров. В сказочную реальность, в которой любое событие может быть и поводом для нравственного искания, и просто обязательным элементом становления личности героя, мы приносим свое отношение к герою как к настоящему человеку, отсюда множественные этические манипуляции в дискуссиях (вы бы хотели, чтобы это делали с вашими детьми), хотя никаких детей в книге нет, там только персонажи.
Становится очень трудно отличить сказку или гиперболу от реальности: недавно я читала разгромную рецензию на "Красавицу и чудовище", мол, история ходульная, нереалистичная и поверхностная. Это про экранизацию диснеевского мультфильма. То есть в отсутствии внятной границы между выдуманной историей и жизнью мы не хотим видеть сказку, если она в титрах не обозначена как сказка. Отсюда и Джуд - реальный человек. К нему применяются требования из предшествующих тезисов: мы хотим от него, как от реального собеседника, не перенапрягать нашу сочувствовалку. Мы считаем,что его проблемы - слабость характера и болезнь. Нам дискомфорта греческая трагедия, мы хотим видеть выход, а когда выхода не видим, чувствуем злость, которую хотим рационализировать, обвиняя сюжет. Мы не делаем допущения о том, что Маленькая жизнь - гротеск, ретеллинг Нового завета в сказочном современном пространстве (об этом говорят хотя бы всегеи - автор нас вообще уводит от конфликта сексуальности, ей не очень интересно его раскрывать, она делает игровое пространство, где ориентация - норма. А вот о расе и норме она говорит, потому что это ей как раз интересно).
Где-то поблизости гнездится феномен того, что в фандомчике называют "ООС": мой лорд не мог, мужчины так не поступают и все вот это вот. Биологической системе вообще свойственна огромная вариабельность: два разных человека, приняв одну и ту же таблетку нурофена из одного и того же блистера, получат разную степень анальгезии и разный спектр побочных эффектов, потому что они люди, а не роботы. В превосходной степени это заявление применимо к человеческой психике: там, где мы твердо не знаем законов работы системы (а в психологии мы далеки от понимания нейрофизиологии формирования личности и проч.), мы не можем однозначно проводить связи между причиной и следствием. Полностью воспроизводим только коленный рефлекс. На данном этапе развития психологии как науки мы делаем вывод эмпирически, по сумме опыта, накопленного в общении с мужчинами, о том, как они функционируют. Все, что выходит за пределы этого опыта, мы маркируем как "так не поступают". Но надо вдуматься, с какими мужчинами мы имеем дело. Россия - страна со своими особенностями воспитания. Это касается возможности проявления чувств для мужчины. В зарубежах свои нормы, не всегда перекликающиеся с нашими. Главный герой - человек с депрессией и ПТСР. Его воспитали в полной депривации и с искажениями этических норм. Это накладывает отпечаток на эмоциональную гамму. Получается, чего я не видел - того нет, и мы в своем читательском восприятии не выходим за рамки "В Париже, чай, погано".
Исходя из всего выше перечисленного, мы имеем дело с фактом, который: а) не укладывается в нашу картину мира (выходит за рамки обычного опыта), б) требует большой эмоциональной отдачи, в) требует абстрагироваться от реальности и принять особые условия мира Янагихары. Так как границы вымысла и реальности размыты, мы примеряем ситуацию на себя, возникает неприятие поведения героя (я бы сделал иначе), страх самой возможности такой ситуации и перенапряжение при попытке адекватно использовать эмпатию, для которой у нас не хватает емкости. Напряжение, неодобрение и страх мы рационализируем единственным доступным способом - обесцениваем происходящее, так как уменьшение масштаба = утверждение нашей правоты. Отсюда и фикбук

Вот он, тот коммент Оно не такое умное, как у тебя, и оно злое. И кстати ты пишешь о мужчинах, да? Я видела много мужских комментариев в том же фейсбуке - и уровень их эмоционального потрясения был вообще толком ничем не прикрыт.
А что писали тругендерные мужчины?
ну, я про это и написала. Это было настолько смешно, что плакать хотелось - хотя и не в первый раз.
ой, а можно я тоже, со своим охуенно ценным мнением (тм)
во-первых, книга восхитительно написана [и переведена] - легко, просто, понятно, живо. в нее впиливаешься и совершенно не можешь отлипнуть, и поэтому, наверное, эмоциональное вовлечение происходит как-бы против воли
[я по первым строкам вообще думала, что это просто фанфичек по мародёрам]
и если в других вариантах ты вроде бы знаешь, на что идешь, то здесь - видишь лужу, а проваливаешься в нее по горло. Тяжело. нечестно. протест. вронг-вронг-вронг. обманули. обещали историю о дружбе, а получили эмоциональную мясорубку. а-та-ьа [поэтому мы просим максимально подробные шапки]
во-вторых, это как раз вопрос о личном опыте, и весь мой опыт орет, вопит, и нервничает лишь по одной причине: человек с таким уровнем травмы не мог бы социализироваться. и именно в этом мне так сложно принять особенности мира Янагихары. и это, пожалуй, основная моя претензия по "фикбучности".
в-третьих, момент вторичного анализа.
насилие над мужчинами - априори насилие.
никто никогда не скажет, что если изнасиловали мужчину - он на самом деле сам хотел, сам ждал, не так посмотрел, прошел мимо в узких штанах.
если это история о том, как важно мужчинам говорить о совершенном насилии, и как принимать себя, как жить с этой травмой, с ее последствиями, с другими людьми [что, безусловно, важно, нужно и правильно, потому что ни один человек не может быть подвергнут вот этому вот всему], то моя внутренняя феминистка встает во весь рост и громко говорит "СЕКУНДОЧКУ?!!!!!"
но, если история именно о травме и о том, как с ней жить - то тут Янагихара справляется на "пять с плюсом"
Tavvitar, да, интересно, что реакция мужчин так сильно отличается от того, что от них ждут)
мария антуанетта в кедах, вопрос личного опыта очень коварный: во-первых, разница полов (и разница стигматизации в связи с этим), во-вторых, это герой
Про шапки и предупреждения согласна, да, это как раз к вопросу про ограниченность эмпатии: мы, может, и не хотели, но пришлось, и это своего рода насилие.
А что внутренней феминистке не нравится в постановке вопроса? Я, честно говоря, понятия не имею, про что Янагихара писала историю, но плоха та история, которая только про что-то одно, правда? Когда можно трактовать только в одном смысле, то это инструкция к кофеварке))
Но я запомнила, что ты написала, - на будущее ))
И - интересно, да )
А вот эта штука, о которой ты пишешь, о том, что люди просто выдавливают боль как можно дальше, потому что так проще - она в том числе очень фандомная же. В книге никогда не будет предупреждений - в фанфикшене будет скандал, если вы их не поставите, и поэтому есть что-то забавное, что Яннагихару обвиняют в грубо говоря фандомности - на основании фандомного же огораживания. И набор реакций ровно тот же, который мы всегда получаем на рассказ о травматичном опыте: отрицание, обесценивание, агрессия.
Кстати, мне вот снова марронье сказала, что автор, оказывается, редактор крупного гламурного журнала американского (какой-то из Конде Наст), представляешь? Я прямо не могу это переварить, писала роман ночами после статей каких-нибудь про весеннюю коллекцию бриллиантов от Тиффани.
Потому что я избегаю греческих трагедий еще с велруслита. Если в книге есть высокое чувство трагического, если в книге есть надрыв и обнаженные эмоции, если в книге есть актуальное раскрытие вечных вопросов - нет, нет и нет.
Я просто отложу это куда-нибудь, не буду высказываться об этой книге и никто не пострадает.
Хочу сразу спросить - я ж спойлеров не боюсь, и мне интересно: она вообще какой-то будет обоснуй подгонять тому, как ребенок вообще мог в монастыре оказаться? Помимо дебильных объяснений монахов, которые те давали Джуду в детстве.
И куда смотрела ювенальная юстиция все это время.Или это просто все в рамках условности и символизма останется? Мне, в общем, ладно - я просто, если в романе вроде как нет мистики, начинаю все воспринимать буквально (особенно когда много каких-то реалистичных деталек мелькает; меня, например, особенно зацепил такой момент, что родители Виллема потом много лет не могли расплатиться по счетам от больницы - подумалось, блин, мы еще не так уж херово живем, со всей нашей условно бесплатной медициной), а сюжетный поворот с ребенком в монастыре никак в рамки моего представления об американской действительности не укладывается. Но, блин, может, я, конечно, чего-то не знаю про американскую действительность )автор, оказывается, редактор крупного гламурного журнала американского
Хых. Любопытно ))
*задумчиво* Я тут как раз в связи с просмотром одного сериала, погуглила жертв многолетнего секс-рабства. Причем некоторые с детства находились в рабстве. Та же Кампуш. И самое интересное, что их последующая жизнь как раз показывает, что человек может вписаться в общество и живет. Что там внутри, известно человеку, его психоаналитику и богу, если он есть. Но внешне у многих все выглядит очень неплохо, если учесть их травматичный опыт.
Тем, кто не любит грецию, могу рекомендовать "Слабость Виктории Бергман". Шведы, детектив, куча жертв педофилии, все очень сухо и по-деловому.
Роман чудовищно, просто люто многословен. Мы где-то на первых страницах понимаем, что у главного героя в прошлом какой-то ад, но нам Намекают на это снова и снова, нас заебывают этим намёками и только к середине книги начинают рассказывать прямо, что же это было (как будто автор почувствовал, что намёки уже не вставляют даже самых-самых белок-истеричек из читателей и нужно повышать градус).
Мы сразу видим, что перед нами пример какой-то офигенной супер-дружбы, но нам снова и снова показывают очередное проявление этой супер-дружбы, новые и новые самопожертвования, волшебные понимания, чудеса эмпатии... Зачем?
Герои все успешны в профессиональной сфере, и нас заебут однообразными примерами их крутизны и успешности.
Как бы да, из этого и состоит жизнь (особенно жизнь столь жестоко травмированного человека, как Джуд) - из хождения по кругу, но стоп, перед нами все-таки реалистический роман "про жизнь" или сказка? Сказки хороши своей образностью. Сказочные образы легко считываются нами (архетипы, все дела), поэтому нет нужды в таком количестве слов. В сказке сразу все понятно.
Наше все сказал, что автора следует судить по законам, которые он сам над собой признает, однако сдаётся мне, что данный автор очень хитро попытался обойти все существующие законы всех мыслимых жанров и подняться над всеми ними, вот и вышел некий странный конструкт, который нельзя воспринимать как реалистический роман, но и как сказка или притча он тоже не катит (я сейчас о своём восприятии, разумеется). В сухом остатке остались только спекуляции на всяких болезненных и страшных темах, но даже эти спекуляции из-за своего изобилия в конце концов перестают работать.
Нет, кое-что мне понравилось. Роман, как пишут на фикбуке, "атмосферный", материальный мир вокруг героев прописан чудесно (хотя, опять же, можно было сделать это и покороче), и описаниями квартир или каких-нибудь богемных вечеринок я просто наслаждался. Описания шрамов, болей и страданий тоже сначала нравились, пока их не стало слишком много.
Простите, если мое сугубо частное мнение задело
но гротеск ценен не сам по себе, он служит какой-то художественной цели, это ведь приём, и в случае с данным текстом непонятно, какие задачи он решает. Какой эффект вообще рассчитывал произвести автор?
Мне этот вопрос в обсуждении книги тоже задавали.
Про затянутость поняла вас, тут в чистом виде вопрос об арбузе и свином хрящике, так что дискутировать не берусь))
Мне кажется (знать не могу, не читала интервью с автором), что гротеск здесь работал метиленовой синькой: контрастом-красителем, который вводят, чтобы раковую опухоль обнаружить. У меня после первого прочтения книги возникло ужасно отторжение, я ходила и плевалась, негодуя, почему мне так пихали эти анальные изнасилования, почему опять опереточные монахи-растлители, почему друзья так цацкались с мечтающим умереть Джудом и не отпустили его. А потом я стала думать, почему обычная книжка вызывает у меня такие жгучие эмоции и такое яростное неприятие, и много нового узнала про себя))
гротеск здесь работал метиленовой синькой: контрастом-красителем, который вводят, чтобы раковую опухоль обнаружить.
А что это за раковая опухоль, по-вашему? Что удалось обнаружить?
Переводчики романа взяли интервью у автора, весьма интересно, в нем много про внутреннюю кухню книги.